– Послушайте, Ирочка! Давайте-ка зайдем к Грише и все выясним. Мы вас чаем напоим. Вы же, наверное, голодная?
– Ну да! Голодная! Но мне там даже есть не хотелось, я так разозлилась на него, вы даже не представляете! Так бы и разорвала на куски!
– И он тебе не объяснил, кто он такой? Не назвал свое имя?
Ирочка сердито сверкнула глазами:
– Нет! Я думала, что это – ты!
– Ирочка… не стоит нам стоять на улице…
Я потянула Ирочку за рукав. Гриша взял ее под руку, и они шли за мной следом. У Гриши был абсолютно счастливый вид. Ирочка притихла, она шла, опустив голову, и смотрела себе под ноги.
В Гришиной квартире было темно. Мы вошли и услышали душераздирающий вой.
– Это кто?! – шарахнулась в сторону Ирочка.
– Кот Борис. Жуткий разбойник и нахал. Он пока находится у меня… на временном содержании.
– А… – Ирочка тихо рассмеялась и добавила: – А я уж было подумала… – фразу она не закончила, и мне послышался звук поцелуя. Или мне все-таки показалось?
Я щелкнула выключателем, и маленький коридор осветился тусклой лампочкой. Борис сидел на пороге комнаты и смотрел на нас ярко-зелеными глазами.
– Мяу! – кот подошел к Грише и потерся о его ногу.
– Все идем в кухню, – скомандовала я.
…Ирочка пила чай маленькими глотками, обхватив кружку обеими руками. Черную куртку она бросила на пол в коридоре. Ирочка заметно осунулась, ее светлые кудряшки свисали вдоль впалых щек. Она поминутно встряхивала волосами, не сводя с Гриши глаз.
Он налил водку в стопку и залпом выпил.
– Мишка, сволочь! Но он болен, он очень болен, он просто не может контролировать себя… – Гриша разговаривал как бы сам с собой. Он стоял возле холодильника, переводя взгляд с меня на Ирочку. – Если бы я знал… Но он и так очень несчастен. Я потратил кучу денег на его лечение, и все – без толку. Возил его в Швейцарию! Безрезультатно! Тяжелый клинический случай, – выдохнул Гриша. – Но, в сущности, он – безобидный человек. Я не знаю, почему Ирочка… Я вообще не понял, как Ирочка… – он замолчал и беспомощно взмахнул рукой.
– Безобидный?! – переспросила Ирочка, и ее нижняя губа оттопырилась, было ясно, что она вот-вот заплачет.
– Гриша хочет сказать, – быстро вставила я, – что его брат умело маскирует свою сущность. Но откуда он вообще знает об Ирочке?
Гриша отвел взгляд:
– Не знаю…
– Знаешь, но не хочешь говорить. Не может быть, чтобы твой Миша так ловко проник на территорию нашей фирмы, поднялся на наш этаж и нашел Ирочку! Как все это объяснить? Если тебе есть что сказать, то самое время это сделать! Мы постараемся все понять. Колись, Гриша, колись!
– Когда-то… уже давно… я показал брату свое место работы. Провел его к нам в конце рабочего дня, устроил, так сказать, показательную экскурсию. Он сам попросил об этом.
– Когда это было?
– Года три тому назад.
– Предположим. А Ирочка? Как он ее нашел, как узнал ее телефон?
– У меня была ее фотография… с собой, – Гриша вновь потянулся к бутылке, но в последний момент он отдернул руку и потер лоб. – Все время. Всегда. В портфеле… И на обороте был написан ее телефон.
– Я не дарила вам свои фотографии, – подчеркнуто отстраненно сказала Ирочка и всхлипнула.
– Да, это я сам… как-то сфотографировал тебя на свой мобильный, когда ты работала, увеличил и распечатал. Вот… – Гриша как-то нелепо взмахнул рукой, и пустой стакан грохнулся на пол.
– Разбился, – прошептал Гриша. – И шут с ним…
– Я соберу, – быстро вскочила Ирочка. – Сию минуту…
Она проворно нагнулась и стала руками собирать осколки.
– Ирочка! – с благоговейным ужасом сказал Гриша. – Вы же поранитесь! Не надо! Я прошу вас!
Он присел на корточки рядом с ней и взял в руки самый большой осколок. И так и замер с ним в пальцах. Ирочка как зачарованная смотрела на него. Ее губы зашевелились, но что именно она сказала, я не расслышала.
– Значит, Ирочкина фотография всегда лежала в твоем портфеле… – подытожила я. – И как же Миша мог… мг… «соединиться» с твоим портфелем?
Гриша уставился на меня невидящими глазами.
– Какое отношение Миша может иметь к твоему портфелю? – переиначила я фразу. – Как он получил к нему доступ?
– Но я же ездил к нему в санаторий, навещал его… Примерно раз в месяц… Иногда и по два раза. Свои родственные обязанности я выполнял исправно, не халтурил…
– Ты ездил в санаторий с рабочим портфелем? – уточнила я. – С портфелем, где лежали важные договоры, контракты, материалы наших заказчиков? Да ты – разгильдяй, каких поискать! Гриша, ты нас всех под монастырь подводишь! Ты хоть соображал, что делал?! И даже не подумал об этом – оставлять материалы дома! Хорош заместитель! А я-то доверяла тебе, как себе! – Я распалялась все сильнее и сильнее.
Ирочка выпрямилась и прижала руки к груди, не замечая, что сжимает в них осколки стакана.
– Он не виноват, Влада Георгиевна! Ничуточки не виноват! Он всегда очень старался, за наше агентство всегда переживал… Как никто! И за дело горой стоял. Ну, так сильно разве только вы сами переживаете! И он всегда говорил мне, что наша работа для него – все!
– Кроме тебя, – хрипло поправил ее Гриша. – Я не говорил, что работа для меня важнее тебя…
– Но ты ведь всегда так «боле-е-ел» за всех нас, и когда этот ролик пропал, на тебе лица не было! Я же видела! И ты не мог поверить в то, что вся работа – зря и что у нас фестиваль накрывается медным тазом! А так все красиво представлял и мне, и себе: и дорожку, и золотую статуэтку, и как мы даем интервью…
– Все разом? Так все и стоим рядком и тараторим, как попугаи? – саркастично заметила я.
– Не знаю, – Ирочка опять заплакала, осколки упали на пол. Она закрыла лицо руками, и Гриша, быстро положив большой осколок на холодильник, бросился ее утешать: неловко прижал Иру к себе и бросил на меня уничтожающий взгляд. «Довела девчонку до слез!» – сигналил он мне. Ей, мол, и так кошмар пережить довелось, и ты еще ее добиваешь! Надо было срочно идти на мировую, пока я не стала эдаким воплощением Вселенского Зла в его глазах.
– Ладно, Ирочка, – примирительным тоном сказала я. – Спасибо, конечно, за то, что вы так рьяно защищаете Григория Наумовича. Он без вас – просто никуда!
«Я не изверг, – взглядом просигналила я Грише. – Я просто измотанная женщина и не очень удачливый начальник, раз у меня прямо из-под носа увели ролик! И увел его кто-то из своих. Мы же с тобой это понимаем прекрасно, какие бы факты ни твердили нам об обратном. Мы с тобой последовательно подозревали всех! Я-то подозревала в открытую и дошла до того, что всерьез подумала на тебя. А ты действовал потихоньку, как родная мать, которая не хочет сдавать своего нашкодившего отпрыска милиции, а сначала пытается вразумить его с помощью уговоров. За нашими плечами уже есть один труп, несколько случаев нападения на нас, есть похищение Ирочки… И во что же мы с тобой ввязались, заместитель ты мой дорогой? Неужели ты не чувствуешь? А я вот чую: нам надо уносить ноги подобру-поздорову, пока целы! Только вот мы с тобой, два дурака старых, жизнью битых-перебитых, ничего и знать об этом не желаем, все прем на рожон, до последнего… Разве не так? Неужели ты сам не чуешь? Или чувство опасности у тебя совсем «отбилось», как нюх пропадает у старой собаки?..»
