– Не надо, – слабым голосом попросила я. – Не надо. Я хочу домой… К себе… Спасибо, Ульяна… за все…
После краткого препирательства – уже со мной – Ульяна отвезла меня домой и уехала. В моей квартире Шаповалов как-то разом засуетился и стал предлагать мне чай или кофе. Было уже почти утро, четыре часа, рассвет слабо просачивался сквозь плотно задернутые шторы, а спать мне почему-то совершенно не хотелось. В машине – да, хотелось и я даже задремала, а сейчас сон с меня словно рукой сняло, и было совершенно непонятно, что мне теперь делать. Отослать Шаповалова прочь – неудобно. Да и куда он поедет в четыре утра?! А находиться рядом с ним… было как-то тревожно и неуютно. Похоже, мое настроение передалось Шаповалову. Он потоптался перед кроватью, на которой я лежала, и вновь повторил свой вопрос насчет чая или кофе.
– Лимон есть? Чай с лимоном… это очень хорошо.
– Есть, в холодильнике.
Он принес мне чай с лимоном, потом и себе притащил чашку, сел прямо на пол и начал шумно прихлебывать горячий чай.
– Ты почему на полу уселся? Иди сюда…
– А можно?
– Нужно.
Шаповалов присел на край кровати и сосредоточенно уставился в кружку с чаем. Он старался не смотреть на меня, и вообще, вся его «фирменная» уверенность в себе куда-то подевалась. Он выглядел как человек не в своей тарелке.
Я не допила чай и со стуком поставила чашку на тумбочку.
– Ну, я пошел?
– Куда?
– На кухню или в большую комнату, спать… там.
– Ты не собака, чтобы спать на полу. Ложись здесь. Места хватит.
Он рывком сдернул свитер. Остался в майке и брюках. Осторожно приблизился к кровати и втянул голову в плечи. Я уставилась в потолок.
– Шаповалов! Не играй в чувствительную барышню! Это все-таки лучше, чем спать на полу. Особенно после сегодняшнего безумного вечера.
Он лег и повернулся лицом ко мне:
– Больно?
– Нет.
– Я же вижу, что да!
– Хочешь пожалеть меня? Не нуждаюсь в этом.
– Я уже понял.
– Тогда зачем спрашиваешь?
– А вдруг я ошибся и ты решила стать… нормальной?
– А сейчас я – ненормальная?
– Ты – железная женщина. Или пытаешься быть таковой. Все свои трудности и слабости ты скрываешь до последнего, ты привыкла во всем полагаться только на себя саму. Разве не так?
– Почти что так.
– Я не ошибся, выходит.
– Нет. Но… – я замолчала. – Я не всегда была такой. И, возможно, не навсегда захочу такой остаться. Понимаешь?
– Нет.
– Жаль!
Он протянул руку и коснулся моей щеки.
– Это тоже нельзя делать?
– Можно.
– Неужели? – в его голосе прозвучал сарказм.
– Не ерничай, Шаповалов. На меня столько всего свалилось, что я могу и не выдержать.
– Что это значит?
– Могу стать… нормальной и слабой. И начну жалеть себя.
– И когда же ты начнешь?
Я стиснула его руку:
– Прямо сейчас!
Его глаза были совсем рядом, и любовное сумасшествие затягивало меня, как в омут… его горячие карие глаза и тяжелые руки-лапы; по телу растекалась слабость, все вокруг стало каким-то легким и нежным, как будто я плыла на спине в воде – медленно, не спеша… Он расстегнул на мне блузку и поцеловал мою грудь.
– Ты обращаешься со мной как с фарфоровой куклой.
– Тебя нельзя. У тебя все болит. Я же вижу, – убежденно сказал он. – Тебе нужен еще чай с лимоном, какие-нибудь обезболивающие таблетки и врач. Может быть, утром мы позвоним Ульяне и вызовем врача… кстати, она говорила, что ее папа – большая шишка?
– Ее папа – действительно большой человек. Его фамилия Радов.
– А… ну тогда – да. Небожитель! Утром – врач, а сейчас – таблетки.
– Шаповалов, у меня дома нет ни одной таблетки. Я их не употребляю по принципиальным соображениям. У меня никогда ничего не болит, и таблетки мне без надобности. Понимаешь?
Он почесал переносицу:
– Кажется, понимаю.
– И утром ты купишь мне таблетки… если они понадобятся… Шаповалов! – сказала я без всякого перехода. – А ты можешь меня поцеловать и не думать о том, больно ли мне или нет?.. Я вытерплю. А потом, не так уж сильно у меня болит…
Он прижался губами к моим губам на целую вечность, а когда оторвался, я перевела дыхание и обняла его. Он недовольно засопел:
– Влад! Я не из камня сделан и не из бетона, могу и не выдержать.
– Вот и чудесно, – шепнула я ему в ухо.
– А кровать выдержит? – услышала я его вкрадчивый голос.
– Выдержит. Она итальянская.
– А мы-то – русские!
Я улыбнулась и закрыла глаза. Тело мое было уже не ледяным, как в машине, а каким-то расплавленным, словно мы находились в пустыне под ярким солнцем, когда песчаные барханы кажутся мягкими… Я вдруг подумала, что никогда не была в пустыне и вообще нигде не была – только ездила в краткие служебные командировки. Столько всего прошло мимо меня – несть числа этим потерям! И барханы тоже входили в этот грустный список: «не была, не видела, не знаю»…
– Тебе хорошо?
– Зачем ты спрашиваешь, Шаповалов? Неужели и так не видно?
Он провел рукой по моим волосам:
– Какая ты худенькая, хрупкая…
– Шаповалов! Не повторяй слова моей матери… Умоляю!
– Я говорю исключительно от собственного лица.
– Ты хорошо целуешься.
– Это комплимент?
– Считай, что так.
– Повтори…
– С удовольствием.
Его поцелуи заставляли меня забыть обо всем: все куда-то уплывало, таяло, растворялось… Мы были в нашем единственном мире «на двоих», куда не проникали посторонние звуки и запахи…
– Ты хочешь еще чаю с лимоном?
– Хочу.
Я никогда не любила лимоны, но сейчас… во рту стало так обжигающе кисло, остро, приятно…
– Похоже, это единственный твой кулинарный изыск? – поддела я его.
Он расплылся в широкой улыбке:
– Обижаешь! Готовлю я, между прочим, неплохо. Особенно мне удаются рыбные блюда. Ты когда-нибудь пробовала заливные креветки или отбивные из кальмара? А солянку с мясом криля?
– М-м-м, от твоего красочного описания у меня уже текут слюнки.
– Значит, я неплохо описываю. Если бы ты это попробовала…
