Она бессильно привалилась к стене, потом повернулась и
взглянула в узкое окошко-бойницу, оставшееся с незапамятных времен, но ничего
не увидела: тьма, туман, мгла, ночь, только шумит-завывает лес вдали да где-то
еще дальше незримо рокочет море.
«О господи! – в страшной тоске подумала Марина. –
Что я здесь делаю, господи?!»
Фея лесного озера
Подходил к концу февраль, а признаков зимы Марине так и не
удалось увидеть. Каждый день розовая заря приводила за собою прелестный день,
потом золото солнца сменялось серебром луны. Если даже и собирались по ночам
сырые, прохладные тучи, то восходящее солнце снимало туманный покров с равнин.
Переход зимы в весну был настолько плавным, что Марина удивлялась: зачем
англичанам вообще придумывать разные названия для времен года? Это просто как
бы одна пора – иногда теплее, иногда холоднее, а все одна. Вот ведь и летом дни
выпадают то жаркие, то прохладные, а все равно – лето и есть лето. «Зимой и
летом одним цветом – это не елка, нет, – сердито думала Марина. – Это
Англия! То ли дело в России…»
Зима – так уж зима. Лежит, одетое белым саваном, огромное
поле, а лес, окаймляющий его крутым крылом, чудится начерканным черной сажею по
белой стене. Все заметено, все бело, все недвижимо, лишь виялицы-поползухи
[22]
мятутся по стылой земле, прося у
госпожи Зимы нового себе заделья. Потом вдруг синеет небо, распрямляет
оледенелые ветви лес, сереет, ноздреватеет снег, и синичкино «тинь-тинь» все
настойчивей призывает Весну-Красну, и с каждым днем зиньке
[23]
вторит все более многогласый и
радостный птичий хор. Поле зеленеет озимью, колосья постепенно подымаются все
выше, ходят под ветром зеленовато-серебряной волной, жаворонок самозабвенно
звенит в слепящей, сверкающей, хрустальной вышине, а лес тихо, прохладно,
неумолчно шумит. Потом поле меняет серебро на чистое золото, и желтые шелка
разливаются, волнуясь и переливаясь, до самого края земли, кое-где сбрызнутые
небесной синевой васильков. Потом начинается жатва, и совсем скоро с жалостью
видишь оголенное поле: оно стало как бы еще обширнее, и только кое-где синеет
на нем одинокий василек да ветер качает обойденные серпом колосья. Спустя
немного времени по полю закраснеются звездочки полевой гвоздики, но им недолго
радоваться: лето уходит, и скоро пласты черной, жирной земли, взвернутые
плугом, заблестят под солнцем, а над ними полетят белые нити тенетника. Лес
стоит, словно многоглавый, многоцветный дворец: алый, желтый, зеленый, багряный,
и тихий шорох падающей листвы благоговейно сопровождает явление владычицы
Осени. Но недолговечна ее пышная, умирающая краса! Серые тучи занавесят дождями
все вокруг от земли до небес, ветер бесстыдно, жадно будет рвать в клочья
роскошные мокрые одежды… и совсем скоро белая пелена вновь окутает землю,
погружая округу в зачарованный сон до новой весны.
Марина страстно сжала руки у груди: так вдруг захотелось
домой! Где-то сейчас празднуется Масленая неделя, а не то уже и отошла. Снег
тает, но еще можно скатиться с горы на салазках, хохоча и задыхаясь от
морозного ветерка… Она оглянулась: вон тот склон весьма пригоден был бы для
катания на санках, которые вылетали бы прямо на середину реки. Нет, увы,
никакого льда: несмотря на февраль (вроде бы до водополья
[24]
еще жить да жить!), светлая река тихо
струится между зелеными бархатными берегами, соперничая гладкостью вод с
озером, в котором, как в вечном зеркале, отражается замок.
Марина тяжело вздохнула. Спасение лишь в том, что в замке
огромная библиотека. Только книги помогали убивать время и гнали тяжелые
раздумья. Она старалась вообще не думать о происходящем в замке. Только окунись
в эти события – и они втянут тебя, как в омут, с головой! «Достаточно ты натерпелась
страху, запертая в башне, – увещевала себя Марина, стоило ей только
забыться и начать плести венок размышлений. – Мне нет здесь дела ни до
чего! Ни до Гвендолин, которая то ли была, то ли нет ее вовсе. Ни до Джаспера с
его опасными намеками и пристрастием к ядовитому зелью. Ни до этих двух бедных
брошенных невест, помешавшихся от горя, – одна больше, другая меньше. Ни
до…»
Она вздрогнула. Упомяни о черте, а он уж тут. Десмонд
спускается с пологого бережка, похлопывая хлыстиком по высоким сапогам. Сейчас
увидит ее – и повернет прочь, сделав вид, что шел вовсе не сюда… Марина глядела
исподлобья, недоверчиво: Десмонд никуда не сворачивал, шел прямо к ней, и на
лице его не было этого всегдашнего надменного, ненавистного ей «милордского»
выражения: он смотрел чуть ли не с улыбкой! Как говорят в России, не иначе,
леший в лесу сдох!
– Добрый день, кузина Марион! – приветливо окликнул
Десмонд.
– Добрый день, – чопорно отозвалась «кузина» и весьма
кстати ввернула недавно затверженную непременную фразу: – Хорошая погода
сегодня, не правда ли?
– Правда, правда! – озорно закивал Десмонд. – А
вы, как я погляжу, изрядно англизировались, а?
Марина опасливо прищурилась. Что это его так разобрало?
Смеется, глядит приветливо, глазами поигрывает… Не задумал ли чего? Она
покосилась поверх головы Десмонда: за деревьями видны только верхушки башен, и
никто не увидит, не услышит, если Десмонд начнет ссориться с ней – или
любезничать. Любезничать? А почему бы нет? Марина ведь кое-чего добилась,
науськав Сименса на воображаемую ведьму: если он еще не рассыпал по коридорам
мак (может быть, просто не удавалось найти его в таком огромном количестве), то
сам по ним шастал еженощно, и сколько Марина ни стерегла, она ни разу не видела
Агнесс, идущую к Десмонду ночью. Возможно, конечно, что они по-прежнему
встречались, только нашли себе другое местечко для тайных ласк. Однако очень
может быть, что милорд, лишенный привычных утех вот уж сколько ночей,
распалился и пожелал их немедля получить от кого угодно – скажем, от той,
которая принадлежит ему по праву.
От одной только мысли об этом Марина почувствовала сердечное
биение и жар между ног. Вот как накинется на нее сейчас… Она мгновенным
взглядом окинула землю вокруг: трава мягкая, истинный бархат, так и манит
прилечь. Она не ушибется, когда Десмонд опрокинет ее наземь, но лорду придется
изрядно постараться, чтобы получить желаемое! Она мстительно поджала губы – и
тут же растерянно моргнула, когда чей-то насмешливый голосок вдруг пробормотал
где-то в глубинах ее размышлений: «Уж, наверное, у него хватит сил задрать тебе
юбку как можно скорее, не то ты сама разорвешь на нем штаны!»
У Марины дыхание перехватило: зловредный голосишко, кому бы
он ни принадлежал, ее нечистой совести или бесу-искусителю, сказал чистую
правду!
