Где по цветам бродили мы…
[15]
Заслышав дребезжащий голосок, все сидящие за столом на
мгновение умолкали, а потом с новым оживлением принимались за разговор. Десмонд
рассказывал о своем путешествии. Он был поражен тем, сколько народу жило в
России.
– Там есть народы-язычники, не имеющие никакого
правительства, однако, когда им взбредет в голову, они подчиняются великой
русской императрице. Некоторые из них поклоняются какой-нибудь вещи, а другие
приносят в жертву какое-нибудь животное у подножия дерева, которое чтит их род.
Это совершенно необыкновенная страна! – говорил Десмонд, и все так и ахали
вокруг, причем Джаспер сообщил, что Индия и Китай (его здесь отчего-то называли
Чайна) тоже огромные страны и в них тоже живут идолопоклонники.
Марина сидела с приклеенной улыбкой. Конечно, она ничего не
видела в жизни, кроме Бахметева, а все же ей казалось, что Десмонд порядочно
привирает. Велико было искушение осадить и «кузена», и его дядюшку и поведать
об истинном русском православии, да вовремя вспомнила, что с полным ртом о боге
не говорят. К тому же… Уговор дороже денег, а они с Десмондом уговорились
соблюдать мир. Хотя бы внешний.
Оставив мысли о споре, Марина залюбовалась Джессикой –
красивой, изящной, сдержанно-приветливой… Особенно хороши были у англичаночки
глаза – огромные, голубые, может быть, слишком светлые при этих
темно-каштановых волосах, окаймленные чудесными длинными ресницами, – но к
тому же и весьма проницательные. Во всяком случае, когда она устремляла взгляд
на Марину, той казалось, будто Джессика своими тоненькими беленькими пальчиками
ощупывает ее мысли. И, казалось, она видит, что платье Марины (не только сейчас
надетое на ней, но и прибывшие в багаже) не просто новое, но с иголочки, только
что купленное. Под этим взором Марина чудилась себе вообще впервые одетой на
европейский манер… строго говоря, почти так оно и было, потому что нельзя же
считать одеждой то тряпье, которое она только недавно сбросила!
Словом, Джессика мерила Марину взором, та сидела в
задумчивости, Десмонд с преувеличенным оживлением болтал, Джаспер с
преувеличенным вниманием слушал, Урсула чуть слышно напевала, Сименс стоял в
сторонке, острыми взглядами и короткими жестами командуя лакеями, которые
подавали все новые и новые блюда и уносили их почти нетронутыми, – таким
был этот ужин, и, похоже, все вздохнули не без облегчения, когда он завершился.
Однако, когда Джессика, Марина и Урсула встали, мужчины остались за столом и
взялись за портвейн. Оказывается, у англичан был такой обычай: дамы уходят, а
джентльмены остаются за столом и выпивают.
Марина подумала, что они наверняка напьются: уж больно
радостно схватил Джаспер бутылку, воскликнув:
– Вино воодушевляет молодость, заставляет благоразумных
совершать ошибки, подмешивает желание в кровь!
Да, будь она женой Десмонда, ей бы не понравился этот
обычай. Выходит, каждый вечер муж был бы изрядно навеселе? Но она не жена ему…
то есть жена, но все равно беспокоиться не о чем. Или есть о чем? Она отчего-то
всерьез задумалась, имеет ли право беспокоиться о Десмонде, и даже не сразу
расслышала вопрос Джессики о том, надолго ли мисс Марион прибыла в Англию.
Прошло несколько секунд, прежде чем Марина вспомнила, кто
такая мисс Марион. Относительно намерений этой выдуманной особы она ничего не
знала, а про себя ответила честно:
– До 31 июля.
– Так точно? – холодно улыбнулась Джессика. – Но
почему не до 30-го? Или не до 1 августа?
Марина пожала плечами. Ей было очевидно – почему, но не
скажешь ведь этой милой девушке: «В этот день лорд Маккол обещал покончить с
собой!» Поэтому она ответила весьма неопределенно:
– Мы так уговорились с Десмондом.
– Прекрасно, – проговорила Джессика, причем лицо ее выражало:
«Кошмар, что так долго!» – Вы увидите нашу весну, и лето… здесь чудесно, когда
распускаются цветы! Bетер с моря утихает, и мы наслаждаемся теплом и солнцем.
Англия – страна дождей и туманов, однако Маккол-кастл расположен в особенном
месте. В округе идет дождь, а здесь светит солнце.
– Верно, бог вас любит, – вежливо вставила Марина.
– Конечно, он не может не любить столь красивое создание рук
своих, как этот уголок, – кивнула Джессика. – А что до любви к
обитателям замка… – Она зябко поежилась. – Иной раз мне кажется, что над
ними и впрямь тяготеет проклятие, и неизвестно, развеется ли оно когда-нибудь.
Урсула, чудилось, дремавшая в кресле у камина, встрепенулась
и воздела сухой палец.
– Леди Элинор! – задребезжал ее голосок. – Все
дело в леди Элинор! Она вернулась – и проклятие будет снято!
Джессика устало взглянула на нее.
– Конечно, тетушка Урсула, – проворковала она. –
Леди Элинор нам непременно поможет! – При этом она значительно повела
бровями, и Марина сразу почувствовала себя свободнее. Это был жест заговорщицы,
может быть, союзницы.
– От меня что, и впрямь чего-то ждут? – спросила она
чуть слышно.
Джессика приложила палец к губам, оглянулась.
Урсула откинула голову на спинку кресла. Глаза ее были
закрыты, она дышала глубоко, ровно… похоже, опять заснула.
– Не обращайте внимания, – шепнула Джессика. –
Леди Элинор была источником многих бед для семьи, поэтому понятна надежда,
будто ее возвращение все исправит. А вы ведь видели портрет. В вас и впрямь
есть что-то общее: эти волосы, и глаза, и улыбка… Конечно, не укажи на это
сходство Урсула, я бы ничего не заметила: все-таки портрет очень старый, да и
леди Элинор была такая красавица…
«А на вас просто смотреть противно», – закончила
мысленно Марина. Ощутив, как можно истолковать ее слова, Джессика так и
вспыхнула:
– О, ради бога, не подумайте… Такая бестактность с моей
стороны! Я только хотела сказать, что у леди Элинор совсем другой тип, в ней
есть что-то величественное, в то время как вы…
«Простушка и деревенщина», – с новым приступом обиды
продолжила про себя Марина.
Чувствуя, что окончательно испортила дело, Джессика махнула
рукой:
– Простите меня, Марион, и не обращайте внимания. Я изрядно
одичала в этом замке, среди этих полубезумных стариков и своих печальных
воспоминаний!
– Тогда… почему бы вам не уехать отсюда? – вмиг забыв
обиду и исполнясь сочувствия, шепнула Марина, но тут же едва не стукнула себя
по лбу, вспомнив о пожаре.
