На крыльце стояла женщина, и первым чувством Марины при виде
ее было изумление: она-то думала, что окажется почти темноволосой в этой стране
блондинок, ан нет – еще одна брюнетка! Девушка сбежала с крыльца, солнце
заиграло в ее волосах, и Марина увидела, что они не черные, как у красотки
Агнесс, а темно-каштановые. Впрочем, это не мешало незнакомке тоже быть
красоткой. Причесанная а la'Tituse, с этими роскошными каштановыми кудрями, она
была необыкновенно изящна и миниатюрна, вся, от тщательно уложенных локонов до
кончиков пальцев прелестных рук, протянутых к Десмонду. На одном из пальцев
сверкал изумительный бриллиант. У нее были огромные голубые глаза, точеные
черты, зовущий рот; пурпурная шаль, красиво задрапированная вокруг стана,
бросала теплый розовый отсвет на ее лилейные щеки.
Она была красива… очень красива, безусловно красива, и при
взгляде на черное кружево и черный атлас ее платья, которые потрясающе
контрастировали с яркостью лица, Марина ощутила себя простушкой в своем
новеньком муаровом платьице соломенного цвета, покрытом испанским кружевом, с
гирляндою фиалок на подоле. Как это его угораздило так измяться? Просто тряпка…
бесцветная тряпка! А ведь это платье еще утром казалось ей восхитительным, и
Марина вполне вошла в образ красивой, кокетливой, богатой кузины! Теперь она
обнаружила, что смотрит на незнакомку с тем же испуганно-завистливым
выражением, с каким смотрели все остальные женщины, от старушки Урсулы до
горничных. В том числе Агнесс, которая так теребила свой наглаженный и
накрахмаленный передник, что совершенно измяла его. И глаза смуглой горничной
наполнились слезами, когда незнакомка вдруг оказалась в объятиях Десмонда.
Девушка едва доставала ему до середины груди, и Марина
ощутила себя не только невзрачной, плохо одетой простушкой с тусклыми русыми
волосами, но и верстой коломенской к тому же. Ей почему-то захотелось плакать…
Кстати сказать, красавица уже плакала!
– Джессика, – пробормотал Десмонд, обнимая хрупкие
плечи, обтянутые сверкающим шелком. – Я не ждал увидеть тебя здесь…
Она рыдала, ничего не говоря, наверное, не в силах
справиться со слезами, и деликатный Сименс, словно заботливый пастух, погнал в
дом прислугу, вовсю глазевшую на господ. Агнесс шла последней, все время
ревниво оглядываясь, и дело дошло до того, что Сименсу пришлось втолкнуть ее в
дверь, которую он потом плотно притворил и стал возле с выражением исполненного
долга на лице – гладко выбритом и в то же время производившем впечатление
мохнатого.
– Ты приехала встретить меня, Джессика? Как мило, –
продолжал бормотать Десмонд, и Марина подумала, что никогда еще не видела его
столь озадаченным, даже там, на пакетботе, когда она заговорила с ним
по-английски. – Джессика теперь живет у нас, – пояснил Джаспер, с
непостижимым выражением озирая племянника, державшего в объятиях изящную
фигурку. – Дом ее сгорел, миссис и мистер Ричардсон погибли при пожаре, ну
и…
– Бог ты мой! – перебил Десмонд. – Какое
несчастье! И какое счастье, что ты осталась жива! Тебя в это время не было
дома?
Джессика кивнула, и это движение заставило ее прижаться к
Десмонду еще крепче.
– Джессика в это время была у нас, – возвестил Джаспер,
очевидно, взявший на себя роль истолкователя и переводчика
невысказанного. – Они с Алистером в этот день намеревались объявить о
помолвке, но примчался верховой и сообщил, что Ричардсон-холл сгорел… А
назавтра погиб Алистер. – Он резко отвернулся, и Марине почему-то
показалось, что этот человек раздосадован. Не то сказал больше, чем
намеревался, не то вовсе не договорил чего-то…
– Алистер… о мой Алистер! – глухо выкрикнула Джессика,
с такой силой цепляясь за плечи Десмонда, что ее тонкие пальцы побелели.
– Какой кошмар! – выдохнул Десмонд. – Да, я вижу…
кольцо у тебя на пальце. Фамильное кольцо леди Маккол… – Он побледнел, и в
глазах его появилось такое растерянное выражение, что Марина пожалела бы его,
если бы могла пожалеть своего погубителя. – Так ты была невестой
Алистера?! Я не знал. Мы всегда любили тебя как сестру. Алистер – как младшую,
я – как старшую.
«Ему двадцать пять, а брату, он, помнится, обмолвился, было
тридцать. Значит, ей не меньше двадцати шести – двадцати восьми. А то и
больше! – с острым чувством превосходства подумала Марина, которой в
сентябре должно было исполниться двадцать. – Старая дева, бедняжка.
Безнадежная старая дева! И теперь ясно, почему на ней черное платье: траур».
Непонятная тревога ее прошла, теперь она могла с искренним
сочувствием смотреть на узкие плечики, дрожащие от рыданий под ладонями
Десмонда.
– Мы любили друг друга, а потом он покинул меня! Он
умер! – вдруг вскричала Джессика, отстраняясь и заламывая руки. Лицо ее
было залито слезами, и все равно даже сейчас она была такая красавица, что у
Марины, знавшей, как безобразно у нее опухают веки и краснеет нос от малейшей
слезинки, снова защемило сердце. На сей раз от чувства, вполне объяснимого: от
зависти.
– Алистер! Мой ненаглядный Алистер! – Рыдая, Джессика
бросилась в дом – верно, в полном отчаянии.
И вдруг Урсула, доселе стоящая недвижимо, как статуя,
заломила руки – в точности как Джессика! – и, воскликнув с тем же
отчаянием:
– Брайан! Мой ненаглядный Брайан! – тоже кинулась во
всю прыть в замок, но остановилась на крыльце, согнувшись, закрыв лицо руками.
Некоторое мгновение Десмонд и Джаспер тупо смотрели вслед,
потом переглянулись. Десмонд шагнул было к Урсуле, но дядюшка махнул рукой, и
племянник послушно остался на месте.
– Она сейчас успокоится, – шепнул Джаспер. – К
этому надо привыкнуть. Утешать ее бесполезно, все проходит само.
– Она очень постарела, – тихо сказал Десмонд.
– Еще бы! – пожал плечами Джаспер. –
Неудивительно! Она не может забыть Брайана, а тут смерть Алистера – и хоть не в
день свадьбы, но все же накануне помолвки. Это всех потрясло.
– Да, – устало сказал Десмонд. – Теперь мне
понятен несколько… э-э… взвинченный тон твоего письма. Иметь дело с двумя
покинутыми невестами – это, конечно… представляю!
– Пока не представляешь, – покачал головой
Джаспер. – Но у тебя все впереди, потому что это отныне – твои заботы.
Хоть за это я благодарю бога!
Нотка с трудом сдерживаемой ярости прозвенела в его голосе,
и Десмонд бросил на дядюшку острый взгляд.
– Вот даже как? Значит, все по-прежнему? – спросил он с
расстановкой. – Ты терпеть не мог Алистера, теперь ненавидишь меня? Но
ведь ни он, ни я не повинны в том, что дед завещал, чтобы после смерти моего
отца Маккол-кастл перешел к его сыновьям, минуя тебя?
