Марина предпочитала не думать об этом. Она cтаралась вообще
ни о чем не думать, но в голове непрестанно вспыхивала картина их с Десмондом
любовных ласк, и то слезы, то улыбки струились по ее лицу… Она то засыпала, то
вскидывалась, потому что все время слышался ей скрежет отворяемой потайной
двери, и шаги, раздавшиеся вдруг, сначала показались ей всего лишь шагами
некоего призрака, рожденного ее измученным воображением.
– Десмонд… – пролепетала она, с трудом вырываясь из тяжелого
сна, готовая вновь провалиться в его бездонные черные глубины, – и сердце
ее перестало биться, когда насмешливый женский голос произнес:
– «Десмонд, люблю тебя!» Предсмертное признание дорого
стоит. Жаль, что Десмонд его не прочел, правда? И уже не прочтет.
Это была Джессика.
Волосы ведьмы
Ужасно – или смешно! – что первым побуждением Марины
было броситься ей на шею, как подружке, крича от счастья. Но в следующее
мгновение страх всецело завладел ею: ведь ни тон, ни слова Джессики не обещали
никакой надежды. Взгляд ее немигающих, загадочных, как у сиамской кошки, глаз
был полон жгучего торжества.
– Ты… нашла Макбета? – с трудом разомкнула губы Марина.
– Я нашла Макбета! – радостно кивнула Джессика. –
И если это тебя утешит, он порядочно исцарапал меня, когда я пыталась снять
твое lettre d'amour
[29]
, а потом удрал, хвост трубой, так
тряся всеми четырьмя лапами, словно коснулся какого-то merde!
[30]
Марина бросила на нее внимательный взгляд – и поскорее
опустила ресницы, чтобы Джессика не прочла смутного подозрения, внезапно
вспыхнувшего у нее.
– Ну что же, я его понимаю, – только и сказала она.
– А, ну да! – Губы Джессики дрогнули в улыбке. –
Что, с рук моих все океаны мира крови смыть не в силах?
[31]
– Разве не так? – Марина села, пытаясь принять
небрежный вид: невыносимо сделалось вот так лежать перед Джессикой, подобно
жертве, обреченной на заклание. – Ты грешила больше, чем Содом, и
притворялась пуще, чем Гоморра!
Джессика одобрительно усмехнулась:
– Ты мне нравишься, Марион! Я уже говорила, что ты мне всегда
нравилась. Иногда мне ужасно хотелось, чтобы ты не была такой простодушной,
тогда бы с тобой было еще интересней. Твоя беда в том, что ты слишком
доверчива! А верить нельзя никому. Никому нельзя верить! Ты же с разинутым ртом
слушала все, что тебе плели я, Глэдис, Десмонд… вот и дослушалась. Ты ведь
небось веришь в вышнюю справедливость, да? И до сих пор еще не убедилась, что
громы небесные не грянут над моей головой?
С непередаваемым презрением Джессика указала кивком на
останки Гвендолин.
– Ох, и смрадно здесь у тебя, Марион! А будет еще зловоннее,
когда начнет разлагаться твой труп…
Кажется, еще ничего в жизни не давалось Марине с большим
трудом, чем это простое движение: наклонить голову. Понурить ее. Подавить
желание взглянуть Джессике в глаза, чтобы прочесть подтверждение догадке…
внезапно вспыхнувшей надежде.
«Твой труп», – сказала она. «Твой!»
Правду сказать, в первые мгновения Марине почудилось, что
Джессика повредилась в уме, если пришла сюда. Но она надеется уйти… Значит, не
Линкс, не Хьюго, как можно было предположить, владели тайной двери. Как открыть
ее изнутри, знала Джессика. Но вряд ли она явилась для того, чтобы сообщить эту
тайну Марине! Ведь Джессика – человек, лишенный души, сердце ее мертво для
добра, сочувствия, радостей жизни. Она непреклонна, как мужчина, только еще
опаснее, потому что умна и коварна… Но сейчас не время сокрушаться о том, что
эта очаровательная внешность стала пленницей темной, тлетворной натуры.
Джессика зачем-то пришла сюда. Может быть, положить конец
страданиям Марины? Ну, это смеху подобно. Скорее насладиться ими. Окончательно
пригвоздить поверженную соперницу. И, может быть, даже раскрыть ей свои карты.
Да, недаром же нарцисс – ее любимый цветок! Самолюбование – сущность Джессики,
все свои злодейства она совершила исключительно из любви к себе. И вдруг Марина
подумала, что, окажись поумней да проницательней, она могла бы заподозрить эту
красавицу чуть ли не с первого дня, когда Джессика так пылко рассказывала ей о
нарциссах. Из этих цветов плели себе венки эринии, богини мести и возмездия, и
Джессика с невероятной терпеливостью, сдержанностью, расчетливостью сплетала
свой венок. Пожалуй, это было ничуть не легче, чем вывести вожделенный
белоснежный нарцисс! Опыт не удался, но Джессике, бедняжке, пока невдомек, что
о ней уже все известно!
Марина вскинула голову, но тут же погасила огонь глаз. Не
время… еще не время торжествовать! Пока ничто не мешает Джессике в одно
мгновение привести в движение известный лишь ей механизм и оказаться за
пределами обители смерти, оставив здесь Марину. И хоть Десмонд знает, чего
ожидать от своей вновь обретенной сестрицы (а кто предупрежден, тот вооружен),
характер Джессики так же несгибаем, как ее осанка. Черт знает, чего от нее еще
можно ожидать! И как ни хочется с горделивым отвращением плюнуть ей в лицо,
нельзя забывать, что она – единственная надежда Марины на спасение.
Единственный ключ от потайной двери… и с этим ключом следует обращаться
бережно.
– Что-то ты притихла, Марион? – обеспокоенно сказала
Джессика, приближаясь к ней. – Ну, ну, не могла ты настолько обессилеть за
день и две ночи – по моим расчетам, ты никак не могла провести здесь больше
времени!
Марина так испугалась, как бы Джессика не огляделась и не
заметила глиняного сосуда, еще наполовину полного водой, не вздумала опрокинуть
его, что она ринулась в бой, желая во что бы то ни стало отвлечь соперницу:
– Зря ты думаешь, что Десмонд женился бы на тебе!
– Очень надо! – фыркнула Джессика, и Марине показалось,
что она сейчас все расскажет о себе, но тут же бывшая мисс Ричардсон
спохватилась: – Почему ты так решила? Десмонд был игрушкой в моих руках. И если
ты думаешь, что я не влезла к нему в постель, ты глубоко ошибаешься!
Верно, лицо Марины слишком уж изменилось, потому что
Джессика торжествующе хохотнула:
– О, берегитесь ревности, синьор! Зеленоглазое чудовище сие
со смехом пожирает свои жертвы!
[32]
Но нет, дело было вовсе не в ревности… «Не может
быть, – смятенно подумала Марина. – Не может быть! Неужели Джаспер
ошибся, и Джессика так ничего и не знала о своем истинном происхождении?
Неужели она по-прежнему верит, что ее родители – неведомо кто, но только не…»
