– Предпочитатель бесполезного – вот кто. Который отбирает слова без порока‚ выжившие и убереженные, как отбирают камни для украшений. Заключает в приличествующие им оправы, подвешивает на цепочках предложений – восторгом и томлением для ценителя…
…способного отличить подделку от редкостного кристалла отменной чистоты. "Поелику" – словно горный хрусталь‚ ясный на просвет‚ в серебряной витой оправе. "Фиал" – в чеканном узоре‚ тлеющим изнутри угольком рубина‚ врачующего сердца и мысли. "Сонмы", "бармы"‚ "кинвалы" – резной камеей на агате‚ завитком пряди‚ всплеском горной струи‚ строгой чистотой линий. Среди ревностных его клиентов и незрячие собиратели звуков: слово для них путеводной нитью‚ амулетом и талисманом‚ беспокойством и опасением‚ ибо‚ наподобие самоцвета‚ оно болеет и выцветает‚ стареет и умирает...
– Ты – Ювелир‚ который поодаль‚ – уточняет Аш-два-о, утекая в туман. – Вот ты кто...
– Можно назвать и так. Слово – опалом‚ изумрудом‚ сине-алым аметистом‚ яшмой в переливчатой тайне к просвещению ума и добавлению понимания…
Добрая фея пообещала:
– Дарю на радость этот язык – звукосогласием слова и слога.
Злая фея добавила свое:
– Дарю его на мучения – к розне‚ обиде‚ нищете и болезни...
...слово – бирюзой‚ тускнеющей на руке смертельно больного. Янтарем – горючей слезой по павшим. Сапфиром, полевым васильком – раскрывать измены и отгонять страхи. Адамантом из арапской земли, ангельской слезой в чистоте и светлости – ярость укрощать и сластолюбие. Гиацинтом – увеселять сердца и отдалять кручину. Сердоликом – к заживлению обид. Смарагдом в изумрудной зелени‚ пробным камнем для души‚ мутнеющим при дурной мысли‚ – слово мутнеет тоже. Бериллом‚ хрусолифом‚ лучистым ониксом, турмалином и альмандином‚ лалом и нефритом‚ александритом‚ хризопразом‚ винисой-камнем, – всякому слову свой минерал‚ всякой строке свое эхо, всякому веку свой слог и своя радость...
Спросят на пороге вечности:
– Что за язык у тебя‚ пониманию затрудненный?
Ответит:
– Язык той земли‚ откуда прибыл. Заучил сотню слов, в разговоре подставляю одно из них, как одноногий подставляет костыль, чтоб не упасть.
Возмутятся. Нимбами закачают:
– Жил на Святой земле и не выучился?! Как же с тобой здесь разговаривать? Кого ты поймешь‚ кто поймет тебя?
Ответит:
– Обещаю. Постараюсь. Сделаю всё от меня зависящее – заново родиться на той земле. Первое молвить слово на том языке. Чтобы и он стал томлением и восторгом.
Смилуются светлые ангелы:
– Ладно уж. Пойдешь прежде на курсы‚ заучишь согласные‚ гласные сами прибьются‚ а там видно будет...
...слово – скатной жемчужинкой‚ затаившейся в глубинах перламутра. Камнем-достоканом с золоченым пояском в венце строки. Стебельком с трилистником. Кружевным травным узором. Росной капелью на странице, перегородчатой поливной эмалью в искорках винисовых. Слово‚ оправленное в ажур. Чернением по золоту. Тиснением по серебру. В росписи разнотравья с пупышами по контуру. Золототканое – из канительной крученой нити. На бархате‚ тафте‚ на узорчатой камчатной ткани‚ пропитанной розовым маслом. Слово – подарочным набором, в окладе резном‚ чеканном‚ с единорогами и грифонами...
– Он больной‚ – хищно порадуются доброжелатели. – Его надо лечить!
– Не надо.
К ночи вернется в номер‚ разложит на столе бумагу с карандашами‚ скажет коту:
– Здесь. На Соленом море. За тысячи верст от тех земель. Отделенных веками, кордонами, часовыми поясами. Не смешно ли это?
Корифей ответит прищуром зеленоватого ока: "Мне не смешно".
– Тогда так. Сидеть смирно. Не мяукать! Старик Бывалыч будет в размышлении.
Исчерканные к утру листы. Иступленные карандаши. Восторг от проклюнувшегося слова‚ восторг и потрясение‚ как у девочки‚ когда набухают припухлости на груди – Птицей райских садов.
А слово порадует тихо...
10
"…многолюдству было объявлено, что сын с матерью со страха отравились‚ а многолюдство на радостях перепилось до бесчувствия и потери жизни‚ обратившись тем самым в малолюдство.
Крест целовали на верность тени убиенного царевича‚ что въехал в столицу верхом‚ в золотом платье: статен‚ рыжеват‚ лбом высок‚ глазом пронзителен‚ а день был ясен и тих‚ колокола гремели ото всех церквей‚ оглушая великое скопище‚ возглашавшее в счастливых рыданиях: "Солнышко ты наше праведное!.." Ловок в седле в похвальном молодечестве‚ грустен и задумчив без причины, пылок и впечатлителен: завел музыку за обедом‚ не спал пополудни‚ когда всяк заваливался на лавку‚ выходил на улицы потолковать со встречным несообразно с государевым величием, бояр стыдил за невежество и приохочивал к чтению‚ выхваляя превосходство иноземного обращения. Венчался на царство по старинному обряду‚ приняв в руки обширное государство: "Нету нам равного касательно власти"; выписал из Литовской земли невесту‚ блядь-еретницу‚ а на пути ее мостили мосты‚ гатили гати‚ попы выходили с образами‚ народ с хлебом-солью.
Помазали и ее на царство‚ сыграли свадьбу‚ на очереди был маскарад с рыцарским турниром‚ но не прошло недели – набежали лихоманы с дрекольями‚ сорвали с царя кафтан‚ нарядили в лохмотья‚ опозорили многими позорами – щелканьем по носу‚ дерганьем за ухо‚ тыканьем в глаз‚ обезобразили битьем‚ пулей пробили и саблями дорубили. Тело выставили на площади в скоморошьей маске‚ в рот воткнули дудку‚ два дня плевали на него, пачкали дрянью‚ а затем бросили в яму‚ куда кидали замерзших и опившихся. Прошел слух‚ будто мертвец бродит по улицам‚ – вырыли его и сожгли‚ пепел зарядили в пушку, выстрелили в ту сторону‚ откуда явился тенью убиенного царевича‚ и крестное целование со скопища сошло – водой с гуся.
По убиении расстриги выкликнули царем боярина – умен и скуп‚ стар и бездетен‚ на тело худ‚ на лицо морщинист‚ на глаз слеповат. Верил чародеям и наушникам‚ по навету которых мучили‚ жгли‚ ребра крушили‚ – тела всплывали в реках‚ утопленные за своевольство. Не люб был на царстве‚ не крепок на престоле; бояре‚ брюхатые сребролюбцы‚ крамолили против него‚ желая свести вон: "Положи посох царский‚ а мы о себе как-нибудь промыслим..." Партия была проиграна‚ и в Архангельском соборе‚ где почивали августейшие предки‚ нерукотворно осветились приделы‚ слышался плач по ночам‚ пение вечной памяти на лихую годину‚ сам по себе читался псалом: "Окружили меня‚ окружили..."
Столица взволновалась невозможными слухами‚ закрутились по ветру подметные грамоты‚ объявилась на границе тень тени убиенного царевича и споро двинулась на столицу по преждеомраченной безумием земле. Следовали за тенью паны‚ шли сбродные команды‚ разноплеменные охочие люди‚ беглый народец‚ шваль‚ шеромыги‚ шатуны с бродягами‚ всё себе дозволявшие‚ всё другим воспрещавшие‚ которым куда ни идти – лишь бы карман набить. Города сдавались тени той тени и крест целовали. Столица склонялась в легкоумии – животы положить за таборского вора‚ что погулял-побаловал‚ ядра метая за палисады, но загубили его‚ пьяного‚ непотребного‚ голову отсекли‚ тело раздели, скинули с навозных саней в сугроб.
