Cтраница 17
Боря с Нюмой идут за Авивой. По другой стороне улицы. Как заправские сыщики. Авива легка на ногу несмотря на видимую полноту‚ она покачивает на ходу бедрами‚ и это вызывает глубинные ощущения. Вызывает у Бори‚ вызывает у Нюмы. Они видят‚ как Авива заходит в подъезд‚ а заодно и прочие люди‚ нарядно одетые‚ с коробками‚ обернутыми в цветную бумагу‚ с пластиковой розочкой на боку. У Бори в глазу загорается интерес: "Тут что?" – "Не знаю". У входа в зал стоят счастливые родители‚ принимая поздравления. Гостей много. Гости выстраиваются в очередь‚ и кое-кто – не очень‚ видно‚ узнаваемый – разъясняет на подходе: "Каров мишпаха... Каров мишпаха..." – "Что это значит?" – шепчет Кугель. "Это значит – родственник". Они подходят к родителям. Боря говорит за двоих: "Каров мишпаха" и незамедлительно проходит в бар‚ который ожидает на входе. Виски‚ джин с тоником‚ вермут с апельсиновым соком‚ маслины без косточек, кусочки сельди на палочках‚ вдоль нарезанные морковки и блюдо тхины‚ в которую макают сухое печенье; мальчики в черном разносят на подносах фалафельные шарики и сосиски в тесте. На церемонии обрезания Боря с Нюмой стоят ближе всех и всё видят: что отрезают‚ кому и сколько. Потом гости усаживаются за столы‚ подносят из кухни нескончаемой чередой – рыбу в тесте‚ курицу порциями‚ мясо ломтями‚ фаршированные перцы‚ рис‚ салаты‚ тертые яблоки с грецкими орехами. Все едят и скачут под музыку; Боря скачет тоже‚ выбрасывая на стороны тощие ноги с раздутыми коленками. Но Нюма Трахтенберг не скачет. Нюма высматривает среди гостей соседку свою Авиву. Авива тоже не скачет. Она узнает Нюму‚ кивает ему‚ как старому знакомому. Это приятно. И это наводит на размышления.
За столом поодаль сутулится старуха-бродяжка. Сумки стоят возле стула. Локти топырятся на стороны‚ оберегая завоеванное пространство. Беззубые десны трудятся над куриной ногой. Говорит вдруг: "На черный день копишь?" Пышнотелая соседка опасливо оглядывает страховидную старуху: "Коплю..." – "Дура. Чернее уже не будет". Догладывает куриную кость‚ подбирает гарнир до невидной крошечки‚ допивает сок из бокала: "Дети есть?" – "Дети есть". – "Храбрая какая..." Соседка отодвигается и отодвигает тарелку. А возле Нюмы разгораются страсти. Мужчина с брюшком‚ напрыгавшись до упаду‚ отваливается после обильной еды. Мужчину не устраивают нынешние министры‚ экономика с биржей‚ евреи-арабы‚ прочие несообразности: возможно‚ он прав. "Балаган‚ – говорит мужчина. – Кругом балаган. Везде и во всем". Голосовал за левых. Голосовал за правых. Потом за какой-то список‚ который никого не представлял и никуда не прошел. Это его раздражает. Вгоняет в неизлечимые неврозы. Старит и разрушает. "Почему я должен беспокоиться? Ну‚ почему?.." Опять он прав. "Торчать по вечерам перед телевизором‚ выуживая глупости по всем каналам? Ругаться‚ ссориться‚ выбирать омерзительных единомышленников и терять прелестных друзей? Не хочу так. Не хочу – не буду!" Его слушают сочувственно. Ему поддакивают. Велик‚ сокрушаются‚ очень уж велик заряд на малом пространстве: кому это под силу? Мы ориентированы‚ говорят за столом‚ развернуты помимо желания магнитными стрелками – юг-север. Глухи, слепы и несвободны. Крикуны верховодят на сборищах в наготе обещаний. Увещевающих обзывают несведущими. Примиряющие отсиживаются по домам‚ себя не являя. Путаются понятия. Громоздятся несогласия. Мерзеет экран телевизора. Что же мерзеет на самом деле: жизнь или ее отражение? "Знаете‚ что нам нужно?" – спрашивает мужчина. Никто за столом не знает. "Нам нужен диктатор". Пауза. "Не надо диктатора"‚ – просит Нюма. Возможно‚ он тоже прав. "Надо. На пять лет. Сплотить воедино в строгости и повиновении". – "Не надо диктатора. Мы уже нахлебались. Поверьте нашему опыту". – "У вас было плохо‚ – говорит мужчина‚ распознав по Нюминому акценту страну прежнего пребывания. – Дико и безумно. Ненавистно и отвратительно. У нас будет иной диктатор". – "Не бывает иных диктаторов". Авива смотрит издалека‚ и это придает храбрости. "Кому помог чужой опыт?" – спрашивает Нюма. Одни вечно пишут книги по истории. Другие вечно их читают. И жизнь предыдущих им известна. И идеи. И лозунги не изменились: где взять иные лозунги? Гремят марши. Шагают колонны. Чужой опыт не упрячешь за пазуху‚ но кто-то остерегает‚ кто-то вечно остерегает слабым‚ надорванным криком: "Не идите туда! Там мы уже были. Только что оттуда!" А они шагают. Шагают и шагают... Приносят кофе в маленьких чашечках‚ приносят желе на блюдечках‚ шоколадные муссы в розеточках‚ крохотные‚ на укус‚ пирожные. Эти русские: как они многословны!..
Гости расходятся. Авива возвращается на работу‚ и к ней в комнату заходит старая женщина. Авива спрашивает через переводчика: "Бабушка‚ сколько вам лет?" – "Я знаю! Восемьдесят или сто... Сделай так‚ чтобы дали мне пенсию". – "Вы работали?" – "Я работала. Я там работала. Я в молодые годы на заводе работала". – "Что вы делали?" – "Пирожки продавала. Напеку и кричу: "Кому пирожки? Кому пирожки?.."
9
Боря с Нюмой сидят в опустевшем зале‚ пьют кофе‚ подъедают пирожные. Все ушли. Родители унесли младенца‚ приобщенного к иудейскому племени. Официанты собирают тарелки с чашками‚ а старуха-бродяжка складывает в сумки остатки еды‚ вызывая неудовольствие строгого служителя. Служитель поучает ее сурово и наставительно. Старуха в ответ молча выкидывает руку‚ на конце которой – игрушечным пистолетиком – торчит кукиш с обломанным ногтем. Кукиш невелик‚ а оттого нёбедителен.
Боря говорит:
– Нюма‚ вы не поверите! Я написал стихи.
Нюма не проявляет интереса‚ но Кугель неумолим:
– В подражание великим! В прозе! Вы должны послушать.
Читает с выражением:
– Горят болота. Торф горит. И утки‚ ожиревшие за лето‚ бьют крыльями по пламени озер. Но крылья слабы для такого веса‚ а торф горит‚ и отблеск по воде багровомёртвый‚ яростью косматый. От ужаса ныряют утки – в глубины вод‚ в прохладу струй‚ но там лишь рыбы‚ много рыбы. И утки всё жиреют и жиреют...
Пауза.
– Это вы к чему‚ Боря?
– Это я к тому‚ Нюма. Зачем мы рожаем? Рожаем и рожаем. Репейником цепляемся за детей‚ – для чего‚ Нюма?
Старуха – голубые панталоны до колен – тащит к выходу тяжеленные сумки. Нюма молчит. Боря продолжает:
– Быть может‚ мы передаем в будущее наше беспокойство? А может‚ мы передаем надежду...
Выходят из зала. Спускаются по лестнице. Встают в нерешительности у подъзда: день твой и город твой – только подступись! На скамейке поблизости расположились юнцы‚ малой‚ сплоченной кучкой. Жара устоялась. Зной загустел. Тени от юнцов коротки‚ будто от карликов. Стелется по асфальту плоский‚ лаковый‚ увёртливый бегун-таракан‚ которого не ухватить‚ но подросток‚ самый из всех неприметный‚ настигает его прыжком‚ с хрупом давит подошвой. Подростку нужно внимание с одобрением‚ а потому он ставит ногу на радужный‚ кем-то позабытый зонт‚ неспешно отрывает от ткани металлические сочленения‚ обламывает заодно и ручку. Остальные смотрят с интересом. Покуривают в пустоте занятий. Поплёвывают. Будто не в святом стольном городе‚ а на окраине фабричного поселка. Блеклые. Прыщавые. Непородные. Недополучившие в детстве солнца‚ витаминов‚ очищающего душа по утрам‚ теплоты отца с матерью. От них доносится матерок с пересвистом. От них исходит позабытая угроза – ознобом по спине‚ будто в глухом проулке‚ во мраке продувной подворотни. Ветерок взвихривает пыль‚ и ползет‚ тканью припадая к асфальту‚ искалеченное перепончатокрылое‚ подрагивает обломанными сочленениями.
