Джонкиль постаралась припомнить, читала ли она что-то подобное об Иоганнусе и его странностях, но решила, что читала и забыла.
Да, а потом он запер портрет своей воображаемой зловещей возлюбленной в сундук, похожий на гроб, чтобы слуги с перепугу не уничтожили картину.
Еще час, и небо окрасится в тона розовых лепестков и слабого чая. Солнце уйдет, над садом воцарится звезда. Наступит тьма.
— Да, детка, ты меня разочаровала. Я-то думала, ты молодчина, а ты тряпка, — с осуждением сказала самой себе Джонкиль. — Ну ничего, не расстраивайся. Мы переждем. Сегодня спать не будем и пересидим их. А завтра я уж разыщу эту треклятую смотрительницу — даже если мне придется добираться до нее вплавь!
На закате Джонкиль вернулась к себе в комнату. Путь туда лежал через гостиную, и на Джонкиль накатило желание подойти к портрету, повернуть его к себе и как следует рассмотреть, но она поборола этот глупый порыв. И сказала себе: все, что нужно, ты уже видела, и хватит. Быстро прошагав через гостиную, Джонкиль с грохотом захлопнула дверь в свою комнату. Теперь она отгородилась от всего палаццо.
Очутившись у себя, Джонкиль включила лампу, потом вытащила из сумки настоящие восковые свечи и их зажгла тоже. Запрограммировала на походной плитке ужин повкуснее: курицу с лимонным соусом и нежное картофельное пюре, а когда ночь простерла над лагуной свои темные крылья, Джонкиль закрыла ставни и включила музыку. Она ужинала, прихлебывая вино и записывая накопившиеся за день заметки и наблюдения над палаццо. В конце концов, работу свою она почти завершила. Может, взять и уехать прямо завтра? Конечно, месяц еще не истек, и катер придет в город не раньше конца месяца, и у нее обратный билет с фиксированной датой… Заказывать катер обратно раньше времени — это станет очень дорого, но зато, быть может, как только она покинет этот проклятый дом, работа пойдет легче… Конечно, Джонкиль рассчитывала не только провести исследование, но и как следует осмотреть сам город, однако две прогулки до информационной будки показали, что опасностей здесь больше, чем романтики. А если она к тому же столкнется с кем-нибудь из чокнутых обитателей города? Что тогда?
Джонкиль отчетливо представила себе руины под покровом ночи и задумалась. Нет, вряд ли там есть живые люди. А редкие огни, шорохи, дымок — это все позабытые механизмы. Из всего населения в городе только и остались, что птицы да их подземные соперники, крысы. Она, Джонкиль Хейр, одна в этом пустом палаццо, одна во всем городе… Если не считать той, другой.
— Я тебе что сказала? Не глупи, — напомнила себе Джонкиль.
Голос ее прозвучал неожиданно громко, потому что музыка как раз оборвалась. Тишина, наступившая на смену музыке, казалась гулкой, необъятной, точно какое-то самостоятельное измерение. Джонкиль почему-то не захотелось ставить другую запись. Лучше не сердить эту тишину, не будить спящего бесформенного зверя, лучше вообще не шуметь. Пусть спит.
…Иоганнус строчил быстро-быстро, словно опасался, что не успеет дописать, что его прервут; когда гусиное перо сломалось в его торопливых пальцах, он тотчас схватил новое, заранее отточенное и лежавшее тут же под рукой. Продолжая строчить, он повторял вслух то, что писал, хотя губы его не шевелились.
— Я ощущал присутствие незваной гостьи днем и по ночам тоже, и сон бежал меня. Я твердил себе, что все это мне мерещится, но странное чувство, что рядом со мной кто-то есть, не проходило. Я вслушивался в тишину — не различу ли звук чужого дыхания, я всматривался в темноту — не увижу ли чью-то тень. Но ничего не видел и не слышал. Я ждал касаний, но не мог дождаться, а потом, ночь за ночью, стоило сну смежить мне веки, я вдруг пробуждался, но никого не было рядом, хоть я и ожидал, что некое чудовище взгромоздится мне на грудь. Да, оно находилось рядом, оно терлось подле меня, касалось меня, но не руками, и следило за мной, но не глазами.
Так прошли пять дней и четыре ночи. И вечером пятого дня, когда серебряная планета повисла над садом, оно осмелело, уверившись теперь, что меня нечего бояться, что я сам страшусь, и облеклось в некую форму. Да, у него появилась телесная оболочка, но что это — подлинная его сущность или же только личина, и отчего оно выбрало эту форму — оттого ли, что ему не принять иную, — мне неведомо.
Оно повисло в окне, точно неподвижный парус в штиль, и сквозь него просвечивал закат. Да, оно не шелохнулось, ни единого дуновения жизни не исходило от него, и все же по было живое существо. В испуге я выбежал из кабинета, захлопнув дверь, но позже любопытство побудило меня вернуться. При свете свечей я увидел, что существо упало, а может быть, опустилось на мой стол. Я приблизился. Оно лежало складками, точно ткань с синим отливом, и, когда и, не удержавшись, прикоснулся к нему, оказалось, что на ощупь оно напоминает нежнейший бархат и тепло, точно человеческая кожа. Оно простерлось передо мной, укрывая своими складками мои книги и свитки, реторты и колбы. Состояние мое словами не опишешь. Скажу лишь, что обуревавший меня ужас сменился зачарованным изумлением. Не знаю, сколь долго я стоял и смотрел на эти синеватые складки, но вот издалека донесся голос служанки, возвещавшей, что ужин готов, и я поспешно вышел, тщательно заперев за собой дверь. Кто знал, что натворит это существо в мое отсутствие? А вдруг вновь исчезнет?
В ту ночь я спал на диво крепко, мертвым сном, а когда наутро открыл глаза, то существо висело прямо надо мной в воздухе, проникнув под балдахин постели. Как долго оно наблюдало за мной своим безглазым взором? Конечно, проникнуть в дом ему не составило никакого труда — оно просочилось сквозь щель под дверью, а дом давно был готов к таким гостям, да и город наш носит название в честь той же планеты, с которой оно явилось.
Но что же мне теперь делать? Что от меня требуется? так я задумался, ибо твердо знал, что превратился в его покорного раба. Мне кажется, оно ожидает, что я помогу ему обрести форму, более привычную для взора земных обитателей, такую, чтобы ничем от них не отличаться, чтобы смешаться с ними, но как же это проделать? Как придать этому созданию облик не только обычный, но и привлекательный с земной точки зрения?
Ответ был явлен мне во сне. Может статься, незваный гость проник в мои мысли; так или иначе, он убедил меня, что способ лишь один. Он заметил мои картины, и теперь от меня требуется натянуть его кожу на раму и поверх этого небывалого холста написать картину. Но что же мне изобразить? Несомненно, мой гость научит меня, как поступить дальше, как уже научил в прошлую ночь.
Мне придется скрывать все свои действия от челяди. Слуги и так уже встревожены, они почуяли неладное, а мой камердинер нынче утром держался дерзко и угрожающе. Он негодяй, каких мало, и способен на что угодно. Поэтому, завершив картину, я решил уничтожить все бумаги, касающиеся моего странного гостя.
Джонкиль дослушала Иоганнуса, повернулась и увидела компанию друзей, с которыми не общалась уже года три: они мчались к ней на белоснежном катере по сверкающей глади лагуны. Над водой летели их радостные голоса, друзья приветственно махали Джонкиль. Спасена! Бежать, скорее бежать к катеру! Она кинулась к краю канала, но раздался какой-то металлический грохот, Джонкиль вскрикнула, и ее грубо вышвырнуло из глубин сна обратно в реальность комнаты. Свечи уже почти догорели, а воздух дрожал, точно вода во всколыхнувшемся пруду. И тишина перестала быть тишиной, в ней возникли какие-то звуки, какой-то шум — тот самый, что пробудил Джонкиль ото сна.
