Алекс резко вскочил с кресла, но тотчас согнулся от боли в
груди и снова сел, старательно избегая встречаться взглядом с сидевшим напротив
человеком. Еще не хватало, чтобы Кейт решил, будто он нарочно пытается вызвать
к себе сострадание.
Постарался выпрямиться и принять независимый вид:
– Во всяком случае, благодарю за откровенность.
– Сколько угодно, – буркнул Кейт.
– И каковы должны быть теперь мои действия? Прикажете
покончить с собой?
Кейт пожал плечами:
– На это полная ваша воля. Другое дело, что поправить
уже ничего нельзя, и даже если вы сейчас перережете себе горло на моих глазах,
все равно ничего не изменится.
– Не изменится, вы правы. Но, быть может, еще не все
потеряно? Герцог говорил мне, что князь Долгорукий отправил людей в эту
деревню, в эти забытые Богом Лужки, чтобы провести дознание у сообщника Сажина
и, елико возможно, разыскать похищенное. Не сомневаюсь, что к сему будут
приложены все старания, ведь иначе, руководствуясь приказом государя, князю
Долгорукому придется возмещать ущерб испанцам.
– Я знаю Долгорукого. Он скорее откусит себе обе руки,
чем отдаст хоть что-то из своего добра. – Кейт усмехнулся, довольный
каламбуром, но тут же спохватился и снова насупился: – Мало вероятности, мало…
Зачем этим простолюдинам хранить флакон?
– Красивая вещь, которую можно продать за немалые
деньги.
– Вещь-то, может быть, и сохранится. А вот ее
содержимое – это вопрос. Скорее всего, они просто-напросто выплеснут его на
землю. А ведь именно ради этого содержимого…
– Вот как? – теперь холоден сделался голос
Алекса. – Значит, я был для вас всего лишь вьючной лошадью, назначенной
для перевозки ценного груза? Но для чего в таком случае было заставлять меня
убивать Хорхе Монтойя?
– Разве вам не доставило наслаждение вонзить нож в
грудь презренного католика? – насмешливо искривил губы Кейт. – Разве
вы не почувствовали в этот миг, что братья и товарищи смотрят на вас и ликуют
вместе с вами?
– Ну да, я почувствовал, – не очень уверенно
кивнул Алекс. – Но это мог бы сделать любой наемник. Главное, я полагал,
что в обличье этого человека смогу принести пользу братьям. Я полагал, что
задача курьера – лишь побочная, а главное…
– А главное – вынюхивать, выведывать, шпионить, –
подсказал Кейт самым сладким голосом.
– Вы нарочно стараетесь оскорбить меня, – Алекс
глянул испытующе. – Никогда не предполагал, что у вас, Джеймс, окажется
так мало самообладания.
– Будет лучше, если вы станете называть меня не
Джеймсом, а Хакобом, подобно всем этим гнусным черномазым и теплолюбивым
неженкам-испанцам, – буркнул Кейт. – Джеймс – это все-таки слишком уж
по-английски. Предполагается, я сохраняю глубокую ненависть к родной речи и
всем обычаям забытой родины. Кстати, что вы имели в виду, делая этот выпад
насчет моего самообладания?
– Да ничего особенного, – пожал плечами
Алекс. – Кроме того, что участь юного русского императора еще не решена
окончательно, не так ли? Конечно, вы на всякий случай уже нашли человека,
который при надобности совершит священный акт цареубийства, но приговор Петру
еще не вынесен, так ведь? У вас еще остается некоторая надежда на то, что
удастся подчинить его влиянию Остермана… нашему влиянию, подобно тому как ему
был подчинен его венценосный дед? И тогда получится, что содержимое розового
яшмового флакона вам не пригодится? Во всяком случае, есть возможность
попросить прибыть нового курьера с новым… грузом.
– Ну, вообще говоря, вы правы. Но с каждым днем этих
надежд и времени на их осуществление остается все меньше, – покачал
головой Кейт. – И если оправдаются наши самые худшие опасения, счет пойдет
даже не на дни, а на часы. Где уж тут ждать нового курьера!
– Всегда остается нож, – рассеянно пожал плечами
Алекс и поморщился от нового приступа боли в груди. – Нож, пуля, веревка,
несчастный случай…
– Нож, пуля, веревка оставляют следы. Несчастный случай
надо организовать так, чтобы никто ничего не смог узнать. Вот в чем вся беда!
Никто ничего не должен заподозрить! Еще не пришло время ордену открыто заявлять
о деяниях своих. Думаю, и никогда не придет. Только лишь посвященные будут
осведомлены о влиянии наших тайных сил на мировое и государственное устройство.
Помните наши клятвы, Алекс? Судьба истинного творца судеб человеческих – тайна…
Поэтому нам нужен, нам необходим утраченный вами груз.
– Я не в силах вернуть его, – уже с трудом
сдерживая боль и обиду, ответил Алекс. – Все, что я могу, – это
исполнять свою роль и продолжать вынюхивать, выведывать, шпионить, как вы
изволили выразиться. Вообразите себе, кое-что я мог бы вам рассказать… если,
конечно, для вас хоть что-то значат факты, собранные столь ничтожным человеком,
как ваш покорный слуга.
– Алекс, поймите меня верно. Я с самого начала возражал
против появления «дона Хорхе Монтойя» среди персонала де Лириа. Пока я здесь, в
испанском посольстве не происходит ничего, о чем бы я не знал. Де Лириа ничего
от меня не скрывает. Как говорится, якобит якобита всегда поймет! Могу держать
пари, что вы намеревались сообщить мне о появлении в Москве аббата Жюбе,
наставника детей Ирины Петровны Долгорукой? Я об этом прекрасно осведомлен. Как
и о том, что Сорбонна по совету своих докторов Птинье, Этмара, Фуле и других
вручила ему верительную грамоту 24 июля сего года, а епископ Утрехтский наделил
его чуть ли не епископскими полномочиями. Поскольку мой приятель де Лириа хочет
видеть в роли католического епископа в России своего капеллана Риберу, он
страшно ревнует к Жюбе и порою не может удержаться, чтобы не съязвить на его
счет. Например, де Лириа неподражаемо рассказывает, что, когда Жюбе был кюре в
Ансьере, он нипочем не желал начинать богослужение, пока любовница регента
маркиза Парабер находится в церкви. Бедняжке пришлось-таки удалиться. Она
пожаловалась своему любовнику, на что регент только и ответил: «А зачем вам
вообще ходить в церковь, сударыня?»
Алекс кивнул. Он тоже слышал этот анекдот. Но не
предполагал, что его слышал и Кейт! Да, этого человека трудно удивить.
– Что я могу вам еще сказать, господин шпион? –
язвительно продолжал между тем Джеймс… вернее, Хакоб Кейт. – Судя по
истории, случившейся в Ансьере, Жюбе можно принять за какого-нибудь ортодокса,
совершенно одиозную фигуру, однако это далеко не так. Жюбе опасен, потому что
это и в самом деле достойный пастырь. Он соединяет с вкрадчивым обращением
прекрасные манеры, привлекающие к нему умы самых разных людей. Каждый ищет
общества и беседы со столь любезным иностранцем, каждый считает за честь быть
знакомым с ним. Что вам угодно еще вызнать у меня, господин шпион?
