– Я все время боялась нападок и держалась настороже.
– В самом деле? А я долгое время считал, что у вас ко мне антипатия.
– Вы всегда заставали меня врасплох.
– Если бы не то проклятое расследование, все могло бы сложиться иначе, – сказал Аллейн. – Жаль, что мы порой не можем реагировать на ситуации, как персонажи не самых правдоподобных романов. Обстановка – самая что ни на есть подходящая. Убийство в вашем доме. У вас как раз достаточный мотив, чтобы создать «острую ситуацию», но не настолько серьезный, чтобы быть замешанной в преступлении. Я – в роли грозного детектива нахожу время, чтобы поиграть в Рочестера
[49]
. Казалось бы, Трой, вам просто суждено было влюбиться. Вместо этого я приобрел, так сказать, посттравматический синдром. Если бы вам пришло в голову нарисовать мой сюрреалистический портрет, вы изобразили бы меня состоящим из полицейских блокнотов, с одним глазом, приникшим к чужой замочной скважине, и с руками, занятыми чьей-то личной корреспонденцией. Фоном послужил бы морг, а вся картина была бы увита гирляндами из синей полицейской ленты и веревок от виселицы.
– Чушь, – бросила Трой.
– Наверное. Тщеславие самца, пытающегося найти исключительные причины для вполне обычного явления. Просто вы не любите меня. Да и с какой, собственно, стати должны любить?
– Вы не понимаете, – кротко ответила Трой. – Да и с какой стати вам понимать?
Она взяла сигарету и наклонилась к нему, чтобы он дал ей прикурить. Прядь коротких темных волос упала ей на лоб. Аллейн зажег сигарету, бросил спичку в камин и нежно поправил эту прядь.
– Ужасная женщина, – отрывисто пробормотал он. – Я так рад, что вы зашли ко мне в гости.
– Вот что я вам скажу, – уже дружелюбнее проговорила Трой. – Меня всегда пугало все это дело. Любовь и прочее.
– Физическая сторона?
– Это тоже, но и многое кроме этого. Вся эта штука в целом. Слом всех защитных барьеров. Ментальных не меньше, чем физических.
– «Мой разум – мое царство»
[50]
.
– У меня страх, что тогда никакого моего царства уже не останется.
– У меня-то ощущение, и довольно пугающее, что как раз останется. Разве вам не кажется, что в самом тесном союзе, какой только можно представить, всегда есть моменты, когда человек чувствует себя совершенно обособленным, совершенно одиноким. Бесспорно, так оно и есть, иначе нас так не изумляли бы те редкие случаи, когда мы читаем мысли друг друга.
Трой посмотрела на него с какой-то робкой решимостью, от которой у него сжалось сердце.
– А вы читаете мои мысли? – спросила она.
– Не очень ясно, Трой. Даже не отваживаюсь желать этого.
– Я ваши иногда читаю. Это одна из причин, которые заставляют меня обороняться.
– Если бы вы могли прочесть их сейчас, – сказал Аллейн, – вы испугались бы.
Вошел Василий с чаем. С первого взгляда Аллейн понял, что тот на радостях сбегал в свой любимый магазинчик деликатесов за углом и купил икры. Он приготовил множество тостов с маслом, нарезал гору лимонов и заварил чай в огромном стюартовском чайнике леди Аллейн, который взял ее сын, чтобы показать коллекционеру. Василий также нашел время, чтобы надеть свой лучший костюм. Лицо его то и дело расплывалось в нелепо-многозначительной улыбке. Расставляя все эти атрибуты пиршества перед Трой на низком столике, он тихонько что-то шептал себе под нос.
– Прошу вас, прошу вас, – вслух произнес Василий. – Если что-то еще понадобится, сэр… Не надо ли…
– Нет, нет, – поспешно заверил его Аллейн, – все отлично.
– Икра! – обрадовалась Трой. – Вот это праздник – божественное чаепитие!
Василий громко рассмеялся, извинился и, поклонившись, вышел, закрыв за собой дверь.
– Вы привели старого дурака в полный восторг, – заметил Аллейн.
– Кто это?
– Русский. Побочный продукт моего прошлого расследования. Едва не попал под арест. Вы правда можете есть икру и пить чай с лимоном
[51]
? Вон там есть и молоко.
– Я не хочу молока и съем любое количество икры, – ответила Трой.
Когда они покончили с трапезой и Василий унес посуду, Трой сказала:
– Мне пора идти.
– Еще нет.
– Разве вам не надо в Скотленд-Ярд?
– Мне позвонят, если понадоблюсь. Я должен быть там чуть позже.
– Мы даже ни разу не упомянули Банчи, – заметила Трой.
– Да.
– Вы сегодня ляжете спать пораньше?
– Не знаю, Трой.
Аллейн сел на низкую скамеечку у ее ног. Трой посмотрела сверху на его голову, покоящуюся на длинных, узких ладонях.
– Не говорите о деле, если не хочется. Я просто хотела намекнуть, что если захочется, то я здесь, к вашим услугам.
– Вы здесь. Я пытаюсь привыкнуть к этому. Вы придете еще когда-нибудь? Знаете ли, что я поклялся себе не вымолвить сегодня ни слова о любви. Что ж, пожалуй, нам лучше поговорить о деле. Я совершу ужасное прегрешение против профессиональной этики и скажу вам, что, возможно, сегодня вечером произведу арест.
– Значит, вы знаете, кто убил Банчи?
– Мы полагаем, что да. Если намеченный на сегодняшний вечер спектакль пройдет как надо, мы сможем арестовать преступника. – Он повернул голову и заглянул ей в лицо. – Ах, опять ненавистная моя работа! Почему она вызывает у вас такое отвращение?
– Это совершенно иррационально, – ответила Трой. – Нельзя найти этому разумное объяснение. Просто я испытываю ужас перед смертной казнью. Я даже не уверена, что согласна с обычными аргументами против нее. Это нечто из области кошмаров. Вроде клаустрофобии. В детстве я обожала легенды Инголдсби
[52]
. Однажды мне попался рассказ о милорде Простаке и повешении. Эта история произвела на меня неизгладимое впечатление. Она мне снилась по ночам. Я не могла избавиться от нее. Я без конца перелистывала страницы книги, зная, что наткнусь на нее, страшась ее, но тем не менее перечитывая вновь и вновь. Я даже нарисовала ее.
– После этого должно было стать легче.
– Я бы так не сказала. Полагаю, большинство людей, даже наименее впечатлительных, держат в голове какую-то страшилку. У меня всегда была вот эта. Я говорила о ней и раньше. И поэтому, понимаете, когда мы с вами столкнулись в том расследовании и оно закончилось арестом знакомого мне человека… – Ее голос дрогнул. – А потом суд, и в итоге… – Трой нервным движением коснулась его головы. – Вы не виноваты. Но все равно, мне не нравится, что вы в этом участвовали.
