— Как ты думаешь, а где сейчас может быть Валерия? — и тут же похолодел: впервые ее имя прозвучало в нашей квартире, причем совершенно неожиданно. Ведь еще за пять секунд до этого я не только спрашивать не собирался, но и не думал об этом. А сейчас будто за веревочку кто-то дернул…
Аленка несколько удивленно глянула на меня и довольно безразлично ответила:
— А кто ж может это сказать? Никто! Только она сама!
После этого мы с Аленой посидели еще с часок и стали готовиться ко сну, причем я все это время мучился: почему я вдруг спросил, почему?
И вот, когда мы были уже в спальне и готовились нырнуть под одеялко — был уже как-никак третий час ночи, — раздался звонок в дверь! Мы переглянулись.
— Открою? — почему-то шепотом спросил я. Аленка молча кивнула и стала надевать только что снятый халат.
В общем, когда я подходил к двери, был уверен: там, за дверью, — Валерия!
* * *
Дмитрий снова замолк и, откинувшись на стенку купе, бездумно стал смотреть в совершенно темное окно, где далеко-далеко мерцали слабенькие огоньки какой-то деревушки. Потом, оторвав взгляд от окна, он тихо сказал:
— В общем, предчувствия меня не подвели! Это и в самом деле была Валерия! Она стояла на площадке с огромным букетом цветов и, глянув мне в глаза, тихо сказала:
— Здравствуй! Ты меня звал…
И это был не вопрос — это было утверждение! Тут в коридор выбежала Аленка, и все вокруг завертелось: охи и ахи, звонкие поцелуи, вопросы без ответов, смех… А я стоял посреди коридора, как мешающий всем предмет мебели.
В общем, внезапное появление Валерии повлекло вторую волну празднования, которое длилось еще пару часов и только к пяти утра стало угасать.
Когда женщины убрали со стола и мы с Аленой уже откровенно зевали, Валерия же, наоборот, стала напряженной, довольно нервно прошлась по комнате и сказала:
— Алена, Дима, уделите мне еще десяток минут: я хочу вам наконец все рассказать! Я больше молчать не могу… я для этого и приехала.
Потом она села за стол как раз напротив нас и уже решительно, в духе прежней Валерии, начала:
— Понимаете, у меня никогда не было семьи, не было своего дома. Мои родители погибли, когда мне и полгода не было. В 14 лет меня нашел дедушка — ты его видел, Митя, но он на семью никак не тянул.
В общем, подробности я опускаю. Скажу только, что все эти годы я почти безвыездно жила за рубежом. Нет-нет! — вскинула она руку. — Никакая я не шпионка, «вернувшаяся с холода», я — работница МИДа. Жила в Вене, Берлине и немного в Лондоне. А последние три года — в Испании, в Мадриде…
— Так ты еще и испанский знаешь?
— Sí, mi favorita! Yo viví unos años en Madrid y todavía amarte!.. И не перебивай меня, Митя, пожалуйста, — уже по-русски добавила она. — Ты, Митя, конечно, спросишь, почему я сбежала, почему не объяснилась — так я отвечу. Я не смогла. Я трусливо, тайком уехала, а потом год на стенки лезла и выла от тоски. Так вышло, и поверь, Митенька, другого пути не было. Если уж быть до конца откровенной, я не должна была замуж выходить, но я не смогла противиться. Ты — единственный, кого я любила все эти годы и — прости, Алена, — до сих пор люблю. Но ты не волнуйся, я Митю у тебя не отниму, я никогда этого не сделаю, потому что знаю и твою любовь к нему. А еще и потому, что ты его спасла. Я до конца дней своих пред тобой в долгу, — и, наклонившись, поцеловала руку моей жены, которую та нервно отдернула. — Я много раз порывалась приехать к вам, увидеть вас, но не смогла. А вот когда почувствовала, что смогу, — я приехала в город нашего студенчества…
Но я впервые в жизни просчиталась. Понимаете, оказавшись здесь, я потеряла контроль над собой, сентиментальная дура! Поддавшись чувствам, я добрый час бродила по сумеречному городу, разглядывая и вспоминая, поэтому к вашему дому подошла уже в темноте. Дальше мне стыдно говорить, но из песни слова не выкинешь: меня избила шпана. Четверо 15-17-летних пацанов. Они хотели… — ну вы сами догадаетесь, чего они хотели — и поэтому напали. А я этого никак не ожидала, я от своего города такого не ждала. Я в конце концов от них отбилась с горем пополам. Все-таки навыки-то имелись. Эти мальчишки меня в какой-то мере сломали морально. И никакие приемы саморегулирования мне бы не помогли, если бы не вы! Ты, Аленка, и… ты, Митя.
Тут Валерия замолкла и, сильно покраснев, прошептала, глядя на Аленку:
— А можно я останусь? Я так хочу на ваших детей посмотреть, я так хочу с ними пообщаться, поиграть! — И после короткого молчания тихо добавила: — Ведь у меня самой никогда не будет детей, никогда… Прошу вас, — промолвила Валерия с таким чувством обреченности, что даже у меня, не склонного к слезам, запершило в горле. И чтобы женщины этого не увидели, я поднялся и тихонько ушел на кухню, еще успев услышать, как заохала, запричитала Алена…
Там я молча поставил на огонь кофейник и присел у окна… А перед глазами так и стояло такое родное и одновременно незнакомо-мягкое лицо Валерии, лицо страдающей женщины… В общем, дамы уединились. Сначала они сидели в зале, потом ушли в Леркину комнату, и я стал прислугой «за все» — только кофе им трижды подавал — благо не в постель! Потом Аленка меня прогнала и сказала, чтоб я ложился спать: мол, нечего подслушивать бабские разговоры.
Ну, я и ушел, — прервав рассказ, сказал мне Дмитрий.
— …И, конечно, лег спать? — довольно ехидно переспросил Огурцов. И тут же поправился, сказав извиняющимся тоном: — В смысле, при этаких-то обстоятельствах да лечь спать???
— Вот и я не смог! Какой уж тут сон, если за стенкой разговаривают две — две!!! — любимые женщины, и, думая о них, ты твердо уверен лишь в одном: никогда не сможешь бросить одну и уйти к другой!
— …Но и отказаться от этой другой ты тоже не в силах. Так? — закончил Огурцов мысль Дмитрия.
— Да, так, — довольно уныло ответил тот, — вот поэтому я решение проблемы отдал в дамские головки.
— Ну, здесь, пожалуй, нетрудно догадаться, что решили эти милые головки, — ответил Огурцов.
— Именно, — вздохнув, ответил Дмитрий, — все случилось, как и в первый раз. Аленка пришла и, подойдя сзади — я стоял, глядя в окно, — спросила:
— Не спишь? Ждешь?
Я молча обнял ее, и несколько минут мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Потом она отстранилась и ровным голосом сказала:
— Иди! И если через час не вернешься — я тебя зарежу…
Вот так все и произошло. И я, по истечении этих лет, не знаю, правильно это или нет? Грех это или нет? И с годами этот вопрос меня мучает все сильнее и сильнее. Что вы скажете, мой случайный попутчик?
Огурцов тоже задумался, и в купе наступила тишина, довольно надолго…
— Не знаю, что вам ответить, — сказал после долгого молчания Огурцов. — Но я думаю так: если вы втроем никому не принесли зла, то и нечего себя ругать и есть поедом. Жизнь рассудит. А что сыновья?
