… Или все-таки касается? Поди тут разберись!
— А мочки у него были вовсе не красные, — заметила я вслух, чтобы отогнать лишние мысли.
— Верно, — спокойно согласился Павел. — Но он-то этого не видел.
У каждой профессии есть свои маленькие и большие секреты. Наша профессия — выяснять, кто говорит правду, а кто лжет, и, так как правда у всех одна, а способов соврать — куда больше, приходится пускаться на разные хитрости, чтобы узнать истину. Это было еще мелкое ухищрение, можете мне поверить, и все равно оно меня восхитило. Впрочем, я тотчас же поспешила принять деловой вид:
— Паш…
— Ась?
— Там в коридоре женщина…
— Что за женщина?
Я замялась. По правде говоря, я даже толком не могла объяснить, что меня в этой женщине встревожило.
— Она сидит с самого утра. Когда я приехала на работу, она уже была там. Потом привезли Савину, приехал ее муж, а она так и сидела на прежнем месте. Сейчас я выходила за водой, а она все еще в коридоре.
Ласточкин нахмурился:
— Сумасшедшая?
Наверное, в каждом отделении встречаются такие не вполне здоровые граждане. Они приходят с совершенно бредовыми жалобами и просьбами, угрожают, умоляют, обвиняют нас бог весть в чем. Старушка требует найти кошку, которую два года назад переехала машина, пьяница клянчит деньги за несуществующие сведения чрезвычайной важности…
— На сумасшедшую она не похожа, — твердо ответила я на вопрос Паши.
— Опиши ее.
— Лет двадцать семь — тридцать, пепельная блондинка, роста среднего или невысокого — так как она сидит, точно сказать сложно. Хорошо одета: голубой костюм, сумочка и туфли того же цвета.
Ласточкин забарабанил пальцами по столу.
— Ну и из чего ты сделала вывод, что она не сумасшедшая?
— Из-за сумочки и туфель, — сухо ответила я. — Если женщина не разучилась подбирать их тон в тон, значит, с головой у нее все в порядке.
— Вставишь эту фразу в свой роман, — буркнул Павел. — Успех тебе обеспечен. — Он потер подбородок. — Значит, говоришь, с самого утра сидит? — Он вздохнул: — Какое вообще впечатление она на тебя произвела?
Я немного поразмыслила.
— По-моему, она специально готовилась к визиту к нам.
— Это ты опять по сумочке и туфлям определила? — осведомился мой напарник, и в его глазах мелькнул мефистофельский огонек.
— И по костюму, — сердито ответила я. — По-моему, она чем-то до смерти напугана, но в то же время боится идти к нам.
— Когда на всех углах кричат о злых продажных ментах, трудно ожидать другого поведения, — хмыкнул капитан, поднимаясь с места. — Ладно, пошли взглянем, что это за девушка в голубом. — Последние слова он произнес почти нараспев, и я с опозданием сообразила, что он имел в виду строку из стихотворения Сергея Есенина.
Незнакомка сидела на том же самом месте, на котором я видела ее и перед очной ставкой Савиных, и в последний раз, когда возвращалась с водой. Завидев нас, она вцепилась обеими руками в сумочку и предприняла попытку вжаться спиной в стену.
— Простите, вы кого-то ждете? — спросил Ласточкин.
Она побледнела, затем покраснела и судорожно сглотнула, после чего отрицательно покачала головой.
— Вы пришли по делу?
Не сводя с него глаз, она кивнула.
— Тогда вам лучше пройти в кабинет и объяснить, в чем оно состоит, — веско сказал мой напарник. — В том, чтобы сидеть тут, в коридоре, нет ничего хорошего. — Он сделал широкий жест, указывая на нашу дверь: — Прошу.
Кажется, ему все же удалось преодолеть настороженность незнакомки в голубом, потому что она несмело улыбнулась.
— Как вас зовут? — дружелюбно спросил Ласточкин.
— Лариса.
— Вот и прекрасно. Я капитан Ласточкин, а это Лиза, моя напарница. Сейчас мы с вами поговорим, и вы изложите нам, что вас тревожит.
* * *
И вот она сидит на все том же шатком стуле неопределенной модели, на котором незадолго до этого проливал безутешные слезы заказанный собственной супругой преподаватель. Паша всегда учил меня думать и действовать на опережение, и теперь, тайком рассматривая Ларису, я ломаю голову, в чем таком она может быть замешана. Вряд ли ее обокрали или у нее угнали машину — в таких случаях даже самый застенчивый человек поднимает крик очень быстро и уж, конечно, не высиживает по несколько часов в коридорах.
— Значит, вас зовут Лариса? А фамилия?
— Парамонова, — едва слышно произносит она.
— Замечательно.
Павел улыбается. Сейчас он мягкий, понимающий, обходительный. Само внимание. Сама вежливость. И только я, знающая его чуть лучше других, понимаю, что это всего лишь один из его обликов. Как маска, которую надевает актер, чтобы играть очередную роль. Он не торопит женщину в голубом, не подгоняет ее. Он ждет, когда же она сама наконец расскажет ему, что ее тревожит. Руки Ларисы нервно мнут ручку сумочки. Она — Лариса, разумеется, а не сумочка, — явно нервничает. Я впиваюсь глазами в ее лицо. Ну конечно же! Шантаж. Именно он лучше всего объясняет странное поведение Парамоновой, решимость и страх, что смешиваются на ее лице. Она хочет изобличить преступника, но боится последствий. Минуточку… а что, если дело вовсе не в шантаже? Что, если она стала свидетелем преступления? Такое тоже может быть, и все же меня не оставляет ощущение, что я что-то важное упустила. Она боится, но хочет нам рассказать — и в то же время глаза у нее умоляющие. Она опасается, что мы не поверим ей. Почему?
Ласточкин между тем мягко выспрашивает у посетительницы, что случилось в ее жизни, отчего она пришла в наше обшарпанное здание и несколько часов подряд как приклеенная просидела в коридоре. Пока Лариса отнекивается. Она хотела бы знать… так, пустячок… Неожиданно она решается:
— Дело в том, что я получаю странные письма…
Мое сердце совершает кульбит в груди. Ну конечно, шантаж! И что я там себе напридумывала?
— С угрозами? — спрашивает все понимающий Ласточкин. Лариса мнется:
— Н-нет… Я бы так не сказала.
— По почте или по Интернету?
— По почте.
— Вы захватили их с собой?
— Да. Но…
«Но» повисает в воздухе, потому что Павел протягивает руку. Щелкает замочек сумочки, и в ладонь капитану ложатся два или три измятых конверта.
— Кто автор писем, вам известно?
Лариса краснеет некрасивыми пятнами.
— Мой муж, — почти шепчет она. — Кажется…
Ласточкин вопросительно поднимает брови.
— Бывший, — торопится она ответить на его невысказанный вопрос. — То есть почти. Я хотела сказать…
