— Да потому, что она знала, что я влюблен в нее, жду, когда она уйдет от Халина, но не хотела меня обнадеживать. Она никогда не любила меня, даже не замечала.
— Но ведь Халин избивал ее! Неужели ей не хотелось как-то изменить свою жизнь?
— Она однажды сказала мне, что если и бросит Халина, то будет жить одна. И только одна. Что она разочаровалась в мужчинах и все такое…
— Вы не спрашивали, почему она не бросит Халина?
— Как же! Конечно, спрашивал. Она отвечала так: если я его брошу, он окончательно сопьется и умрет.
— Знакомая картина, — вздохнула Лиза и захлопнула блокнот, тем самым давая понять: все, что ее интересовало, она уже выяснила. — Так говорят многие женщины. Жертвы домашнего насилия. Бедняжки-бедолажки. Я не понимаю их и никогда не пойму. Но это — их жизнь. Вот и Вера ваша такая же. Пожалуйста, Валерий, напишите здесь ваши координаты, данные Халина и вообще все-все, что знаете. Телефоны, адреса.
— Вы не беспокойтесь, у меня есть деньги, я заплачу вам за работу.
Лиза улыбнулась:
— Да я как-то и не беспокоюсь. Только хочу предупредить сразу: никаких гарантий я дать вам не могу. Сделаю все, что в моих силах, не более. Но что-то подсказывает мне, что она жива.
Наумов встал. Плечи его опустились, взгляд погас. Обреченной походкой он направился к выходу.
— Выше голову, Валерий! Может, еще не все потеряно! — попыталась приободрить его Лиза. Когда за ним закрылась дверь, она сказала Глаше: — Казалось бы, такое простое дело! Пропала женщина. Но мне почему-то кажется, что здесь что-то не так… Завтра ты отправишься к этому Халину. Попробуешь разговорить его, хорошо? А то у меня в девять одно судебное заседание, в три — другое. Не представляю, как я все это осилю. Да и дела-то все такие сложные! Убийства.
Глаша кивнула.
Лиза протянула ей листок, где были записаны все адреса и телефоны по новому делу.
— Пирожные отнеси Адаму. Все, рабочий день закончился. Знаешь, Глаша, с тех пор как ты вышла замуж, все как-то изменилось. Ты все время рвешься домой. Как было хорошо, когда ты принадлежала только мне! Вспомни, как много мы всего успевали!
— Ты хочешь, чтобы я разошлась с Адамом?
— Нет, конечно! Передавай ему привет.
2. Июнь 2008 г
— Заходи, заходи, Тамара. Я сейчас кофе сварю.
Соседка прошмыгнула в квартиру Нины Петровских и, оказавшись в кухне, села на свое любимое место — возле окна.
— Что, опять поссорились с мужем?
— Да. Надоело уже! Каждый раз одно и то же, даже и говорить с ним не хочется. Он сейчас вышел из дома, отправился в магазин, за хлебом и сахаром. А я к тебе — покурить, поболтать о нашем, о женском.
Нина Петровских, хозяйка, бледная худенькая женщина, была одета в домашние серые штаны и тонкий свитер. Светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Кончик носа розовый, да и глаза как будто бы заплаканные. Она подлила воды в кофеварку, вычистила из нее остатки утреннего кофе, заправила ее новым, свежим. Включила. И обеим женщинам показалось, что с того момента, как загорелась красная кнопка, и у них самих начался отсчет нового времени в их жизни. И что жизнь, в сущности, продолжается.
Тамара Розова, черноглазая брюнетка, коренастая, в ярком нейлоновом халатике, смотрела, как кофе густой пенистой струей льется в подставленные чашечки.
— Знаешь, мне иногда кажется, что все наши беды — от мужиков. Но когда я прихожу к тебе, то понимаю, что это не так. Что еще случилось? Я же вижу, у тебя глаза на мокром месте. Что, Алиска снова дома не ночевала?
— Нет, не ночевала. Я могу только догадываться, где она. Но что мне толку ходить в ту квартиру? Я все равно не могу ее запереть дома. Ты бы видела ее, Тома! От нее остались кожа да кости. Как Саша от нас ушел, так вся наша семья — как поезд под откос пошла. Алиса так тяжело это переживала, так тяжело… Я даже думаю, лучше бы она замуж вышла, чем все так получилось. За последние полгода она вынесла из дому все, что можно было продать: телевизор, ноутбук, компьютер, видео, музыкальный центр, даже морозилку маленькую, ты знаешь.
— Она тебе все равно не была нужна. Просила же тебя, продай мне, а ты… Вот, пожалуйста! Теперь ее вообще у вас нет.
Тамара сказала это, но потом вдруг поняла, что сморозила глупость, и замолчала, тупо уставившись в свою чашку.
— Извини, — чуть позже выдавила она из себя.
— Да ладно. Тома, разве я могла тогда предположить, что моя единственная дочь станет наркоманкой, будет таять у меня на глазах! И мне не жалко всего этого, я спокойно могу обойтись и без телевизора, тем более что я и дома-то почти не бываю. Я постоянно на работе.
— А вот, кстати… Кофеварка! И как это она ее еще не унесла?
— Не знаю. Но каждый раз, возвращаясь домой с работы, я думаю: продала она ее или нет? В любом случае ничего уже не изменишь. Мне кажется, что она долго так не протянет. Она же почти ничего не ест! Ты бы видела, во что превратились ее руки… Да и ноги тоже. Она иногда колется прямо через штанину! У нее на ногах ранки, язвы..
— В милицию ты не обращалась?
— Нет. Боюсь, что тогда за ней станут наблюдать и найдут у нее при себе несколько доз. Или сами подкинут, чтобы повесить на нее какое-нибудь дело, и упекут ее за решетку.
— Зато тебе легче станет. А там-то наркотиков нет, глядишь, и отвыкнет она от этой гадости. И вернется к тебе здоровым человеком.
— Да нет, Тома, там она вообще умрет. У нее же организм ослабленный.
— Что же делать?
— Знаешь, иногда мне даже хочется, чтобы она умерла! Но, если это случится, я сразу же отправлюсь следом за ней. Я не вижу себя без нее. Мы с ней когда-то были единым организмом. У меня ведь была хорошая дочь! Она прилично училась, была адекватным, как теперь принято говорить, ребенком. Все понимала. И знала, что наркотики — это прямая дорога в ад. Как отец от нас ушел, так в ней что-то и надломилось. Связалась не с теми друзьями-подружками, стала часто пропадать по ночам. Учебу забросила, даже мыться стала редко, только когда волосы уже в паклю превращаются. Мне страшно смотреть на нее, Тома!
— Хорошо, что я тебе ключи от своей квартиры больше не оставляю. Помнишь, как у тебя на гвоздике в прихожей всегда висели мои запасные?
— Да, хорошо. — Нина отвернулась к окну. Она и сама не знала, зачем рассказывает все это соседке. Просто как живой душе. Но Тома не живая. Она — просто соседка. Как из картона вырезанная. И сердца у нее тоже нет. Она озабочена только своими проблемами и приходит сюда, к Нине, просто как в нейтральное помещение, где можно спрятаться от мужа и покурить, и все. И еще, наверное, она получает особое удовольствие, сравнивая свои проблемы, связанные с гулящим мужем, с проблемами Нины. Само собой, что на фоне наркоманки-дочери гуляка-муж воспринимается уже не как ужасное зло, а так — как легкая неприятность. Муж-то из Томкиной квартиры не выносит компьютеры-телевизоры, не исчезает на сутки, не ходит, весь грязный и вонючий, с пустыми глазами и синими от инъекций конечностями. Больше того, ее муж, чтобы загладить свою вину перед женой, старается больше денег приносить в семью, подарки Томе делает, даже полы моет! Вот разве что курить ей не разрешает. Но и это, как показалось Нине, тоже некая своеобразная игра Тамары в благопристойность. Мол, смотри, какой у меня серьезный муж и как он бережет мое здоровье, не разрешает мне курить. Как будто он не знает о том, что его жена покуривает, что от нее попахивает табаком…
