Надо ли говорить, что судьба Джорджи волнует меня меньше всего!
После того как он потерял мать (бог, он все видит!) и остался, можно сказать, на улице, трудно представить себе, чем он вообще занимается. Одаренный незаурядной физической красотой, но обделенный какими-либо способностями… Как и на что он живет — я не имею ни малейшего представления! Вероятно, первое время он проедал деньги, вырученные от продажи драгоценностей Магдалены. Возможно, после нее остались какие-то сбережения, позволившие ее непутевому сыну снять квартиру или комнату. Скорее всего, предполагала я, он продолжает вести тот же образ жизни, который вел до встречи со мной. То есть он встречается с девушками и пытается существовать за их счет.
Мы общаемся по Интернету с Райной и Розалией. Пишет мне и Николай. В его письмах, которые становятся все нежнее и нежнее, он сообщает мне о том, что и сам ждет весны, хочет увидеться со мной и обещает мне помочь обустроить дом.
Розалия написала мне, что Сабина, получив от Николая приличную сумму — определенный процент от продажи дома, — все-таки уехала в Грецию и купила там рыбный ресторан. Вероятно, это была ее мечта. Оставшиеся документы убитой Гали Сабина уничтожила сразу же после ее разговора с Николаем, который, не раздумывая, согласился дать жене развод… Любовник же Сабины, Борис, которого она бросила — к его огромному удивлению, — вскоре женился на очень состоятельной женщине и переехал в Пловдив.
Галю же, незаметную официантку из бара, любовницу Живко, вообще никто не ищет. И тот факт, что я предстала перед полицией, живая и здоровая (и это после того, как было «опознано» сразу два «тела Греты»), для того чтобы дать показания против Джорджи и его матери, лишь затруднил ее работу: теперь полицейским придется выяснять, кто же погиб в красном «Ситроене». Возможно, найдись у Гали близкие, заявившие о ее исчезновении, этот сгоревший труп можно было бы связать именно с ее личностью. Однако этого не произошло. И Живко, случайно убивший свою любовницу бутылкой, так и остался безнаказанным. Его счастье, что Сабина, можно сказать единственная свидетельница этой истории, исчезла с его глаз и растворилась в просторах солнечной Греции…
К слову сказать, в разговоре со следователем Николовым, происходившем в присутствии моего отца и приехавшего в Шумен моего брата Ильи, я сказала, что не настаиваю на возбуждении против Джорджи уголовного дела — достаточно было и того, какое именно мнение об этом человеке, а также и о его погибшей матери сложилось у представителей закона. В сущности, я ведь только подслушала их беседу о планировавшемся убийстве, то есть идея покушения как бы носилась в воздухе, но каких-либо конкретных шагов к его осуществлению ими сделано не было… И Джорджи отпустили.
Горги (Джорджи)
Кашель душил его всю ночь. Спрятавшись с головой под теплое одеяло, Горги пытался согреться, но тщетно. Комната, которую он протопил дровами еще вечером, остыла, а в хлипкое, с большой трещиной, оконное стекло ломился февральский ветер. Не было сил подняться, чтобы попытаться снова разжечь эту маленькую и такую неудобную, быстро остывающую печку. Не было сил вскипятить воды, чтобы сделать себе липовый чай или подогреть молоко.
В городе свирепствовал грипп, вирус передавался со страшной скоростью. Все вокруг чихали и кашляли, и, казалось, невозможно укрыться от этих заразных опасных капель…
— Что, мой мальчик, плохо тебе?
Горги замер и прислушался. Неужели его снова посетил призрак матери? Он высунул нос из-под одеяла.
— Совсем замерз…
Магдалена сидела на подоконнике, зябко кутаясь в свою любимую красную кофту. В ее руке дымилась неизменная сигарета.
— У тебя жар, Горги… Надо бы вызвать врача.
— Это ты? Ты что, хочешь, чтобы и я тоже умер? — зло прошипел Горги. — Зачем ты приходишь сюда? Чтобы увидеть, до чего я докатился?!
— Как ты мог допустить, чтобы тебя так обобрали? Ты зачем подписал бумаги, которые тебе подсунул этот Перминов?
— Иначе меня привлекли бы за покушение на убийство…
Магдалена вдруг исчезла. И появилась через мгновение — уже в изголовье постели Горги.
— Вот! Вот то, что я и хотела услышать!
Горги чихнул. Но мать не пожелала ему здоровья.
— Ты о чем?
— Как будто бы ты не знаешь!
— Не понимаю…
— Ты же знал, что я поеду к Милчеву на машине!
— Знал, ну и что? Ты вообще никогда не ходишь пешком. Что с того? Я бы потом пошел к нему и забрал машину. Вы же собирались ехать в Турцию на его машине.
— Что тебе сказал Николов?
— Много чего… Зачем ты задаешь мне эти странные вопросы? Что тебе не дает покоя?
— Машина стояла на скорости! Ты понимаешь, о чем я. Но, когда я села в нее и отпустила ручник, машина покатилась вперед. Неуправляемая! И тогда я поняла все… — Голос Магдалены становился все тише и тише. — У тебя не хватило решимости сделать это с «Ситроеном», с машиной твоей жены, но хватило ума перерезать тормозной шланг моей машины.
— Не говори глупости, — буркнул Горги и снова спрятался под одеяло.
— У меня сердце разорвалось, когда я поняла, что произошло и почему моя машина летит на бензиновую станцию… Это ты убил меня, Горги! Убил, чтобы я не мешала тебе! Думаешь, я не понимала, что ты не мог простить мне Мари, того, что тебе пришлось оставить ее? Ты и на Грете-то женился, чтобы поскорее забыть ее! Ты любил ее.
— Зато ты никого не любила, кроме себя, — зло прошипел Горги и закрыл глаза. — Уходи, слышишь? Я не хочу тебя видеть!
— Pourquoi? (Почему?)
— Puisque. Je suis devenu fatigué de toi, vous comprends? Puisque dans moi maux principaux. J’ai la température. (Потому что. Я устал от тебя, понимаешь? Потому что у меня болит голова. У меня температура.)
— I ainsi pour long recherché vous. (Я так долго искала тебя.)
— Au lieu de torturer de moi, chauffez а moi le lait… (Вместо того чтобы мучить меня, согрей мне молока…)
Он вдруг услышал, как по комнате кто-то ходит. Гремит посудой. Он слышал еще и стук каблуков. Магдалена словно материализовалась и теперь пыталась вернуться к нему. Или же (у него от ужаса волосы зашевелились на голове!) он умирает и приближается к ней, перешагивает ту грань, что отделяла его от покойницы-матери?
Он сорвал с себя одеяло, словно только там, в душной постельной норе, он и мог встретить свою смерть, и вдруг увидел Мари Аньес. Она была в яркой розовой куртке, ярко-синих джинсах и белых сапожках. Щеки ее разрумянились от мороза. Она, глядя на него с любовью и с легкой сумасшедшинкой в глазах, наливала в кастрюльку молоко.
— L’amour est mon… (Любовь моя…) Vous êtes tombé Illinois. Mais j’aide а toi… (Ты заболел. Но я помогу тебе…)
Она подошла к кровати, опустилась на колени и поцеловала мокрого от пота бледного Горги.
