– Почему ж ты так поздно пришел? Разве это правильно? Разве ты не догадывался, как я жду тебя? У меня уши отваливались от болтовни этих людей, поглощенных одними мирскими интересами. Я думал, что просто не выдержу, мне же некому было сказать о моих чувствах! – И все продолжал говорить, как в бреду, и все заливался слезами. Вдруг он сложил ладони перед грудью и обратился ко мне, будто я был небожителем: – Я знаю, кто ты такой, Господи, ты Нара, мудрец древности, воплощение Нараяны. Ты снова низошел на землю, чтобы взять на себя страдания и скорби человечества!
Я был совершенно сбит с толку. Я спрашивал себя: „Кто он, этот человек? Он же совершенно безумен! Как он обращается ко мне, я же никто, сын Вишванатха Датты!" Но я не отвечал ему, я дал этому замечательному безумцу говорить, что ему хотелось. Он попросил меня остаться на веранде, а сам пошел в комнату и вернулся, неся масло, фруктовый сахар, несколько кусочков сандеша, и принялся кормить меня из рук! Я попросил его дать мне сладости, чтобы я оделил друзей, но он не соглашался.
– Их угостят попозже, – говорил он, – а эти – для тебя! – И не оставлял меня в покое, пока я все не съел. Опять взяв меня за руку, он сказал: – Пообещай, что ты скоро приедешь еще, и один!
Мне пришлось сказать: „Я приеду". Потом я пошел за ним в комнату и сел рядом с друзьями».
Нелегкое, конечно, испытание для восемнадцатилетнего интеллектуала из колледжа; и то, что Нарен не убежал при первой возможности из Дакшинешвара и не нарушил обещание вернуться, говорит о зрелости его суждений. Вместо этого он сидел, наблюдая Рамакришну и пытаясь соединить то, что произошло на веранде, с его поведением на людях. Сейчас, в окружении людей, Рамакришна выглядел вполне нормальным человеком. Он говорил об отрешении от мира – очень ясно и красиво.
Затем Нарен продолжил свою историю так:
«Вот действительно человек, который от всего отрекся, сказал я себе, он практикует, что проповедует, он всем пожертвовал во имя Бога. А он говорил: „Бога можно видеть и говорить с ним, как я сейчас вижу вас и с вами говорю. Но кто хочет видеть Бога и говорить с ним? Люди скорбят и проливают столько слез, что можно ими наполнить множество кувшинов, потому что у них умерли жена или сын, потому что они потеряли деньги или лишились имения. А кто плачет из-за того, что не может увидеть Бога? Но если человек по-настоящему хочет увидеть Бога, если он взывает к Богу, Бог обязательно откроется ему – это уж наверняка".
При этих словах я окончательно убедился, что он отличается от всех прочих вероучителей, с которыми я до того встречался, – те были переполнены поэтическими образами и изящными фигурами речи, этот же говорил о том, что сам познал, о том, чего сам достиг, отказавшись от всего и взывая к Богу всей силой своего сердца. Я тогда подумал: возможно, он сумасшедший, но все равно это редкостная натура, способная на великое самоотвержение. Да нет, он явно сумасшедший, но как он чист душой! Он достоин всяческого уважения. С этими мыслями я простерся перед ним, распрощался и в тот же день уехал в Калькутту».
Тем не менее Нарен не показывался в Дакшинешваре целый месяц. Сарадананда замечает, что удивляться этому едва ли приходится. Нарен не решался снова посетить Рамакришну, боясь возможной силы его воздействия на себя, инстинктивно понимая, что воздействие Рамакришны есть прямой вызов его образу мыслей. Хотя духовная жизнь Брахмо самаджа и оставляла Нарена в неудовлетворенности, он с энтузиазмом относился к идеям реформирования общества. А к традиционному индуизму, какой представлял Рамакришна, Нарен относился критически. Юноша верил – или полагал, что верит, – скорее в разум, нежели в интуицию, скорее в различение, чем в слепую преданность. Экстатические состояния Рамакришны смущали его. И он не мог представить себе, что стал бы проводить всю жизнь в медитации и богопочитании, запершись в четырех храмовых стенах. Неспокойная натура влекла его к бродячей жизни, совесть реформатора подталкивала к социальному служению.
Встреча с Рамакришной просто сбила его с толку. Он твердил себе, что перед ним безумец, одержимый одной-единственной идеей. Но в то же время Нарен чувствовал, что человек этот ему очень дорог и что, вопреки себе, он почти готов следовать за ним. Почти – но нет, это же немыслимо! Нельзя же стать учеником сумасшедшего! А Рамакришна наверняка сумасшедший. Сумасшедшим должен быть именно Рамакришна, иначе – что за дикая мысль! – сумасшедшими придется признать Джона Стюарта Милла и Герберта Спенсера, а также реформаторов из Брахмо самаджа, да и вообще весь мир. Но если Рамакришна в здравом уме, то Нарену предстоит вывернуть наизнанку и полностью перетряхнуть все, во что он верил и чему учил его мир. Себя ему тоже предстояло вывернуть наизнанку.
Яростное сопротивление, оказанное Нареном притягательности Рамакришны, есть мера его величия. Он ничего не мог принять частично. Альтернативой для него, без сомнения, могло стать только полное самоотречение. Недаром же много лет спустя, когда Нарен уже был Вивеканандой, он сказал одной западной последовательнице учения, которую друзья поддразнивали за бесконечные сомнения, колебания и неспособность отдаться вере:
– Пусть никто не сожалеет, что не сразу поддался убеждению. Шесть долгих лет я противился моему Учителю, но в результате изучил каждый дюйм пути.
Вот как описал Нарен второе посещение Дакшинешвара. На сей раз ему пришлось проделать весь путь пешком.
«Я и представить себе не мог, что Дакшинешвар так далеко от Калькутты, потому что я только раз там побывал, и то – приехал в экипаже. Но на этот раз я все шел и шел, а дорога все не кончалась. Я останавливался, расспрашивал, правильно ли иду. В конце концов я достиг Дакшинешвара и прошел прямо в комнату Учителя. Он сидел в глубокой медитации на маленькой кровати, которая стояла у него рядом с большой. В комнате больше никого не было. Осознав мое присутствие, он радостно пригласил меня подойти поближе и усадил на край той же кровати. Рамакришна был в странном настроении. Пробормотал что-то себе под нос – я так и не понял что, – всмотрелся в меня, встал и подошел поближе. Я подумал, что сейчас начнется очередная безумная сцена. Но не успел я додумать эту мысль, как Рамакришна коснулся меня правой ногой, и со мной начало происходить нечто совершенно поразительное. Мои глаза оставались открытыми, и я видел, что все в комнате, включая и сами стены, бешено закружилось и стало отступать, вместе с этим я почувствовал, что мое осознание себя и всей вселенной тоже вот-вот исчезнет, растворится в громадной всепожирающей пустоте. Растворение самосознания показалось мне равносильным смерти, я чувствовал, что смерть приблизилась ко мне, что она совсем близко. Не в силах сдерживаться, я выкрикнул:
– Ты что со мной делаешь? Разве ты не знаешь, что дома меня родители ждут?
Услышав это, Учитель громко расхохотался. Он дотронулся до моей груди и сказал:
– Ладно, давай на этом остановимся. Нет никакой нужды спешить. Всему свое время.
К моему изумлению, невероятное чувство исчезло так же внезапно, как появилось. Я возвратился в нормальное состояние и увидел, что комната стоит недвижно, как и прежде.
