Правда, в двадцать лет я был разочарован аж во всей вселенной, но это, я думаю, было оттого, что мне казалось, будто у меня есть в запасе какая-то иная, гораздо более утонченная вселенная, куда я могу удалиться с надменной горечью на скорбном лике, – мне казалось, что тогдашним моим любимым творцам это удавалось (помнишь сатанински коварное наущение байроновского Люцифера: «Терпи и мысли – созидай в себе мир внутренний, чтоб внешнего не видеть»).
В мой байронический период я вроде бы навостривал лыжи в сторону вселенной Духа, – Дух, как ему и положено, был чем-то крайне зыбким, но скелетом его, во всяком случае, были Наука и Искусство. Мои любимые творцы были представителями свободных профессий и больше всего интересовались собственными делами, поэтому в их изображении история человечества представала историей Науки и Искусства. Сейчас я грань между Духом и Плотью провожу иначе: проблемы Духа – это просто общие (всем или многим, сейчас или когда-нибудь) проблемы Плоти (вернее, плотей): вопрос, например, где мне взять масла на ужин, – вопрос плоти, а вопрос, как сделать, чтобы у всех всегда было масло, – вопрос духа – науки, этики и т. п. А прежний Дух шибает на меня тяжелым духом.
Однако хватит. Вернусь лучше к моему герою. Мне в Валеркиных крейсерах, линкорах и эсминцах всего завиднее была техническая осведомленность, – живописные эффекты – это дешевка, это и дурак может, а ты нарисуй-ка и на корме какое-то приспособление, и на носу приспособление , и на башнях приспособления, и на мачтах опять же приспособления. И сразу видно, что это настоящие приспособления, сделанные из деталей.
Я тоже тайком пробовал грешить приспособлениями, сам их конструировал, пытаясь воссоздать дух деталей, но взгляну – и сейчас видно, что это не детали, а ерунда. А запомнить Валеркины – поди запомни, если понятия не имеешь, для чего каждая из этих деталей придумана. Я и по ученикам своим вижу, до чего трудно запомнить теорию, если не знаешь, зачем она нужна (а ведь и наш брат, учитель, увы, не всегда это знает!). Я пробовал искать помощи в книгах – но боже! – что за книги меня окружали! Средоточием их унылости как-то подчеркнуто постно глядела на меня невиданной толщины «Анна Каренина», словно распираемая всей скукой и никчемностью сугубо взрослой литературы. Я был умирающим от жажды в горьком океане. У нас не водилась даже «Книга юных командиров». Это была библиотека «Ничего для мужчин».
– Откуда ты столько приборов знаешь? – не раз восхищался я.
– Да… – скромничал Валерка. – Вот наш Генка знает приборов! – И простодушно визжал по-милицейски: пррр, – он умел визжать, как милицейский свисток.
КОРНЕЛЬ ПО СОВМЕСТИТЕЛЬСТВУ
Генка – это был Валеркин старший брат. Потихоньку-полегоньку Валерка успел внушить нам – мне, во всяком случае, – изрядное почтение к самому Генкиному имени, он и произносил его не просто: Генка, а как-то – «Генка», многозначительно, словно это был пароль.
Да это и был пароль. «Генка» – это было кодовое наименование некоего, – нет, пожалуй, все-таки человека, обладающего необозримыми сведениями в военном деле, в марках оружия (мне и сейчас, в глазах моего сына, трудно соперничать с авторитетом соседского Витьки – он с его познаниями во всевозможной отечественной и зарубежной оружейной номенклатуре вполне мог бы устроиться коммивояжером в любую торговую фирму). В древности наше божество, скорее всего, носило другое имя – Марс.
Помнишь ледяную беспощадную красоту мраморной головы в Эрмитаже? «Генка» был попроще, но ведь и время сейчас пореалистичнее. Только марсомания носит прежнее имя.
Однако это почти абстрактное понятие – «Генка» – обладало и менее отвлеченными приметами: оно могло любому дать по драке, вломить тыри, врезать, вмазать, оттянуть, отпинать, отмесить, отложить, навешать и прочая, и прочая, и прочая. Эти умения были как бы земными представителями божества. Если стратегические дарования были золотым запасом, то ходячей ассигнацией все-таки были мордобойные подвиги. Только язык мордобитий и был нам внятен до конца, только он и мог создать по-настоящему прочную связь между высшими марсианскими сферами и нашими неискушенными душами. (У пацанов, кажется, зрелище всякой борьбы выливается в желание кого-нибудь вырубить, – сам видел, наверно, как подергиваются конечности, какие мечутся взгляды при выходе из кинотеатра по просмотре приключенческой ленты, – очень серьезная задача для нас, воспитателей, сосредоточить этот легко возбуждаемый энтузиазм исключительно на силах Зла.)
Гёте сказал когда-то, что молодые люди, выросшие при Наполеоне, не успокоятся, пока не появится воплощение того, кем хотел бы быть каждый из них (чтоб было за кого болеть, добавил я). А Валерка не стал ждать милостей от природы, а принялся сам сотворять нам кумира. Воображаемого, конечно, но когда болеешь за какого-нибудь рекордсмена, то чувствуешь себя рекордсменом тоже только в воображении. А скажешь, не приятно?
Тот же Наполеон, которому нужен был герой нового эпоса, говорил, что сделал бы Корнеля владетельным князем (вероятно, затем, чтобы тот написал для него: «Сколь много подданный усердья ни приложит, король ему ничем обязан быть не может»).
Валерка пошел дальше Наполеона и принял функции Корнеля на себя. И создал «Генку». В сказаниях о «Генке» против него постоянно действовал один и тот же наглец, носивший имя Он. Скажем, Он просит у «Генки» закурить – «Генка» дает, Он требует всю пачку – «Генка» дает, Он требует зажигалку – «Генка» дает, Он «Генкиной» же зажигалкой подпаливает «Генке» воротник – «Генка» и это проглатывает, и наконец, когда нравственное чувство слушающего оскорблено до последнего предела, наступает долгожданное разрешение: «Генка» разворачивается и… Иногда Их бывало несколько, в этом случае общая доза членовредительств увеличивалась согласно числу потребителей.
«Генке» все равно было, сколько Их, – чем больше, тем лучше: он владел приемами джиу-джитсу. Тогда про джиу-джитсу врали абсолютно то же самое, что сейчас (и мои ученики тоже) врут про каратэ, – как раз на днях у нас в баре придорожного ресторана «Олень» один каратист» избил 437 чел., действуя исключительно ребром ладони и пяткой, – избитым, собственно, оказалось почти все мужское взрослое население нашего поселка, один я каким-то чудом уцелел. Я до сих пор не знаю точно, есть оно на свете, джиу-джитсу, или оно просто испарение чьих-то мозгов, воспаленных прозой повседневности.
Впрочем, люди примерно раз в пять лет кидаются на какое-нибудь новое магическое средство, чтобы, не вкладывая годы труда, приобрести силу, здоровье, знания, – то каратэ всплывает какое-нибудь, то сауна – средство обжираться и не толстеть, – то учеба во сне. Раз есть желание получать не работая, значит, будет и вера, что это возможно.
Против Него было дозволено все. Хотя каждый из нас не прочь был прихвастнуть, какой фингал он подвесил Ваське или Петьке, но мало кто стал бы похваляться, как он тем же Ваське или Петьке вышиб глаз или разорвал рот. А Ему – за милую душу.
– Он замахнулся на «Генку» ножом – финарь вот такой! – а у самого вся рожа расквашена, носа вообще нет – две дырочки только видно, кровь вот так пузырится – «Генке» так противно стало, «Генка» перехватил Ему руку, дернул вот так вот книзу – и вырвал Ему руку.
