— Запомни, мы всегда будем с тобой! — с предслезной искренностью взывал Витя к аплодирующим Юркиным ступням, поскольку японские Юркины глаза растерянно блуждали по узкому зашкафному пространству. — Ты ничего не должен от нас скрывать! Если уж тебе так необходимо уколоться (вмазаться, передернулся голос старшего сына), ты скажи, я сам тебя провожу, это все-таки лучше, чем ты исчезаешь, мы… — Витя запнулся, потому что слово «волнуемся» в соседстве с тем, что они пережили, прозвучало бы смехотворно слабо.
— Лады. — Юрка обнадеженно привстал с раскладушки. — Пошли сейчас.
— Но ведь тебе лучше потерпеть, это… ломка?.. скоро должно пройти. Витя опешил от той быстроты, с которой было принято его предложение: при всей неподдельности своего порыва он невольно ждал и ответного великодушия.
— Если не хочешь, так и скажи! — детски пухлые Юркины губы запрыгали, он мгновенно сорвался на рыдание: — Чего тогда было хлестаться — «сам провожу», «сам провожу»!..
— Ну что ты так сразу, — еще больше растерялся Витя. — Я свое слово держу, только для тебя же было бы лучше…
Но Юрка сам и очень твердо знал, что для него лучше.
И по Витиной беззаветности пробежали мурашки сомнения.
— Где твой рюкзачок? — перед выходом вдруг заинтересовалась Аня.
— Проторчал. Я еще должен остался — оставил им в залог обратный билет. Но это фигня, его можно восстановить, пошли они на фиг…
— А где сережка? — Аня вгляделась в него уже более пристально.
— Мент из уха вытащил. У вас знаете, какие менты — в Израиле полицейские никогда не позволяют ничего подобного!
— Так и сидел бы в Израиле, порядочный человек и знать не должен, какие они, менты. — Аня выделила это слово не злостью, как старший сын, а брезгливостью.
— Вы ничего знать не хотите! — В Юркином голосе снова послышалось совершенно неадекватное рыдание («вы» — он, как и в детстве, сразу объединил их в единое целое: какую воду вы мне сделали, кричал из ванной, обнаружив, что вода в ванне слишком горячая). — У ментуры под носом работают точки, их по вечерам объезжают с автоматами, собирают бабки, а менты только наркоманов трясут… да их и не очень трясут, потому что с них взять нечего, они охотятся на приличных людей, кто подвыпил, паспорт дома забыл…
Столь явное перенесение внимания с собственной вины на вину ментов и Витино с Аней гражданское равнодушие внесло и в без того не лучшее душевное Витино состояние дополнительный оттенок тревоги и недоумения.
— Да, а что Мила по этому поводу думает? — спохватился Витя.
— Она тоже торчит, мы вместе подсели. И тоже полиция виновата: во всем Тель-Авиве было не достать марихуаны, мы решили слегонца кайфануть на черном…
— Что это еще за черный? — спросила Аня, преодолевая омерзение.
— Героин. Мы и не заметили, как подсели. Все, что зарабатывали, стали протарчивать, я уже учиться не мог, только кайф и ломки на уме.
— Это мы себе во всем отказывали, чтобы вас поддерживать, а вы в это время… — как бы себе самой напомнила Аня.
— Ну, отказывали, отказывали — что теперь про это!..
Его готовность к злобным рыданиям была такова, что Витя поспешил задать деловой вопрос:
— Так, а что теперь Мила?
— Мы решили, она там будет переламываться, а я здесь. Вместе нам не соскочить, мы друг друга растусовываем.
Оказывается, и там не на кого положиться…
И уже в подъезде, на улице сначала расписанные стенки лифта, затем пожухлые тополя, растрескавшиеся тротуары, озабоченные пассажиры в метро всей своей обыденностью говорили ему: очнись, этот мир не место для романтических порывов.
В метро Юрка навалился на дверь с надписью «Не прислоняться», а потом и вовсе съехал на корточки. Типичная поза наркомана, им тяжело стоять, с улыбкой привычного сострадания впоследствии разъяснили Вите в наркологическом диспансере. Но самое удивительное — Юрка не видел в этой позе ничего вызывающего: а что такого, пускай все так делают, мне по фиг. Внезапно нахлынувшие жаргонные обороты Витя тоже ощутил как некое сползание. От светящегося студенчества к глуповатому пэтэушничеству. Даже туповатому из Юркиной речи ушли живые интонации. И почему он не хочет воздержаться от этих мерзких выражений — видит же, что всех коробит.
Или не видит?
А что он видит вообще?
Замечает ли он хотя бы время — кажется, ему уныло, но не скучно, и видит ли он со своих корточек, что отец вот уже два часа топчется на солнцепеке у знаменитой — вдоль стены переминаются с десяток понурых личностей — аптеки близ Апраксина двора, именуемой Апрашка, выкрашенной, как выражались в Бебеле, в цвет детской неожиданности и утратившей среднюю перекладинку на букве «Е» на своей вертикальной вывеске, — «АПТСКА», «АПТСКА», «АПТСКА» — перечитывал Витя в виде развлечения. Витя вынужден был держаться в сторонке — такого, как он, ни один барыга на пушечный выстрел не подпустит. В тротуарной толчее подходили какие-то восточные и западные люди с предложением услуг, Юрка с усилием поднимался на ноги, вступал в переговоры, но оставался неудовлетворенным: все черный предлагают. А ему нужен белый. «Тебе же нужен джеф?» — рискнул блеснуть новыми познаниями Витя. «Джеф — это и есть белый».
Жизнь рушилась, а народ толпился, пот разъедал, Юрка дожидался своего белого — будь у Вити склонность к философствованиям, он назвал бы это объективным ходом вещей, в соседстве с которым его собственное поведение казалось все более и более несерьезным, дамской истерикой какой-то.
Наконец Юрка о чем-то сговорился с двумя потертыми… нет, в этих субъектов как будто специально втирали золу из той кучи, которая всегда курилась дымком и пылью на задворках бебельской кочегарки. Вместе с Юркой они побрели по Садовой в сторону Гороховой. Витя следовал за ним, стараясь хорониться за прохожими, — ведь будь на его месте переодетый сотрудник милиции, он сейчас мог бы запросто раскрыть наркоманский притон; но Юркиным спутникам бояться, видно, было некого, оглянулся лишь один из них только раз, и Витю ужаснуло намертво впечатавшееся в его пыльное горбоносое лицо выражение злобной тоски.
Раскаленные пыльные улицы, по которым они брели, были скорее всего заурядными питерскими улицами, но у Вити было полное ощущение, что они влачатся по заброшенному городу — его глаза схватывали только облупленности, только баллончиковые загогулины, только рытвины в асфальте. То, что на улицах было довольно много людей, дела не меняло — значит, и тем зачем-то понадобилось посетить мертвый город.
Выслеживаемая им троица прошаркала лабиринтом душных дворов и двориков и, так и не оглянувшись, скрылась в ничем не примечательном подъезде. Витя уже давно покорился этому бреду, и только одна мысль держалась в его голове — вопрос, видит ли Юрка, что он погрузил их всех в какой-то не знающий пробуждения кошмарный сон.
Уже через пять минут ему стало казаться, что он торчит в этом геометрическом, цвета детской неожиданности безумном дворе не менее часа, а через пятнадцать минут — что половину дня. Главное, он уже поверил, что здесь ему предстоит так и скончать свои дни. Кажется, если бы он знал, за какой дверью скрылся Юрка (да что они там с ним делают?!. ведь в поликлинике на укол уходит максимум полминуты!..), он бы начал звонить и барабанить в эту ужасную квартиру — пускай застрелят.
