Из шахтной двери пар валил, а сквозь пар мы увидели воду — черную, в мазутных разводах. Пайолы кое-где всплыли и носились с волной. Именно с волной — целое море разливанное бушевало в шахте: то кидалось на переборку, а то накатывало на фундамент, и из-под машины пыхало паром. Даже дико было, что она еще работает, стучит.
Выходной шланг вывели за дверь, на палубу, а входной опустили в шахту. До воды он не доставал.
Из пара выплыл Юрочка — по колено в воде, но, как всегда, полуголый.
— Олухи, шланг наростить не сообразили?
— Чем его наростишь? — спросил Шурка. — У тебя запасные есть?
— А нечем — так на хрена тащили? От главного покачаем.
— А что ж не качаете?
— Как это не качаем? Сразу и начали, как потекло.
"Где же ты был, сволочь? — хотелось мне его спросить. Где ты был, когда «потекло»? Сидел небось на верстаке, вытачивал какую-нибудь зажигалку, пока тебе уже пятку не подмочило. А когда спохватился, так «деда» позвать духу не хватило, сам решил откачать, а сам ты толком не знаешь, как водоотлив включается".
— Чего ж теперь с помпой-то — спросил Васька. — Опять двадцать пять, назад волоки?
— А кто вам ее велел сюда переть?
— Бичи, — сказал Васька. — Я лучше спать пойду.
Из-за машины вышел «дед» — тоже весь в пару, но в пиджаке, с галстуком.
— Куда помпу отсылаешь? — сказал Юрочке. — Прошляпили мы с тобой, так пусть хоть вручную помогут.
Это он потому сказал "мы с тобой", что на вахте моториста «деду» тоже полагается быть — не всю вахту, но заходить, поглядывать. А «дед» сначала кино смотрел, а потом меня бегал искать. Но шляпил-то, конечно, он, Юрочка.
— Так шланг же у них не достает, Сергей Андреич.
— Ведрами пусть почерпают.
— Гуляйте с вашей техникой, — сказал Юрочка.
Опять мы эту дуру перетаскивали через комингс. Но уж до места не тащили, затолкали в угол, лишь бы не мешала проходу. Стали ведром черпать один внизу набирал, двое на трапе передавали, четвертый с ним бегал к двери, выплескивал на палубу.
Потом Шурку позвали на руль. Вместо него Серега пришел — рокан зачем-то скинул, телогрейка в снегу.
— Ты б хоть куртку мою надел, — говорю ему.
— А ничего, Сеня, я так. — Он выплеснул ведра три, потом сказал: — Да и нету ее, куртки-то.
— Как нету?
— А высосало к чертям в дыру. Я прямо обалдел.
— А ты куда смотрел?
— А я не смотрел, Сеня. Там же темно, в трюме-то. Я чувствую — жжет. Пощупал — а куртки и нету. То-то я тебя спрашивал: зачем мы там сидели?
— Чертов ты хмырь!
— Будет вам лаяться, — сказал Васька. — Нам бы пароход спасти, а по курточке ты после поплачешь. Думаешь, мне твоей курточки не жалко?
— Мне тоже прямо плакать хотелось, — сказал Серега. — Ты уж прости, Сеня.
Я бы озлился по-настоящему, да сил не было. Мы уже ведер тридцать вылили. Или сорок, я не считал. Васька Буров, который считал, сказал, что шестьдесят восемь. А воды и на дюйм не убавилось. И паром уже всю шахту застлало, только мелькали чьи-то головы, руки, и показывалось, ехало наверх ведро — наполовину, конечно, расплесканное…
Сменили нас кандей с «юношей» и бондарь.
— Сходите покушайте, ребята, — сказал нам кандей. — Час вам даем. Я там борща сварил.
Он все же настоящий был повар, всегда у себя на камбузе хозяин. Да нам-то сейчас меньше всего есть хотелось.
— Лучше покемарю я этот час, — сказал Васька Буров. — И вам советую.
Я все же пошел вдоль планширя, хотел поглядеть на волну — может быть, там и волочится моя куртка? — но что увидишь, заряд совсем озверел.
В кубрике повалились в койки, и Васька захрапел тут же. Серега еще поворочался, постонал, но тоже затих. А мне вдруг и спать расхотелось — все я за эти письма переживал. Ну, и за куртку тоже. Вы же помните, чего она мне стоила. Но главное — вот что меня стало мучить: ветер переменится, и она же непременно в Гольфстрим выплывет, а там пароходов — яблоку негде упасть, и кто-нибудь мою куртку подберет, и будут читать эти письма, не совсем же они размокнут. И как я тогда перед Лилей буду выглядеть? Ведь это по всему флоту пойдет, какие мы "дети тревоги", они же только четыре тревоги и знают: пожарную, водяную, шлюпочную и "человек за бортом", — вот и поострить повод: "В какую ж тревогу вас делали, ребятки?" И чем я там ее поразил в первую встречу — тоже легендами обрастет, и никто даже не вспомнит, как их нашли, эти письма, а выйдет — будто я сам их пустил читать. Зачем? А чтоб девку ославить, которая взаимностью не ответила. Я прямо похолодел, как представил себе ее лицо. "Ну что ж, я этого, в общем-то должна была ждать". Уж лучше б она утонула, проклятая куртка. Но ведь не утонет сразу, шмотки долго носятся по морю, пока из них воздух не выйдет…
Вдруг я услышал — машина сбавила обороты. И сразу начало в борт ударять — не выгребаем, значит, против волны, и лагом нас развернуло.
Я не улежал, пошел из кубрика. Навстречу Шурка бежал с руля.
— Что там делается?
— Бардак полнейший. Кеп с «дедом» схлестнулись.
— Из-за чего?
— Сходи, послушай. Я — мослы в ящик кидаю.
В коридоре, у шахты, я увидел кепа — в расстегнутом кителе, шапка на затылке, с ним рядом — Жора-штурман. «Дед» стоял на трапе, весь обрызганный маслом, руки заголены до локтя и тоже все черные, в масле.
— Ты понимаешь, что делаешь? — кричал кеп. — Почему обороты сбавил?
— Потому что трещина в картере, масло хлещет.
— Откуда трещина? Почему раньше не было?
"Дед" объяснял терпеливо:
— Была, только не обнаружили сразу. Вода накатила, а он раскаленный, вот и треснул.
— Пусть хлещет, а ты подливай. Заткни ее чем хочешь. Ветошью, тряпками.
— Николаич, — сказал «дед». — Не дури, мне тебя слушать стыдно.
Жора-штурман вылез вперед кепа.
— Ты с кем разговариваешь? — заорал на «деда». — Ты с капитаном разговариваешь. "Не дури"!
— Правильно, Ножов, — сказал «дед». С капитаном. Не с тобой. Так что помолчи, молодой, да ранний. Капитан же обязан понимать, что, если все масло вытечет, двигатель заклинит, а хуже того — поршни прогорят, тогда уж его не починишь.
— Ты еще чинить собираешься?! — кеп прямо взвизгнул.
— Не знаю еще. Но остановить придется. От "шенибека"
[56]
будем качать.
