Шурка ее взял за плечо, сказал нам:
— Вы, ребята, идите. Я ее успокою.
Так вышло, что с Шуркой мы попрощались с первым. Мы помахали Шурке и его жене:
— Встретимся в «Арктике»!
— Как закон, бичи. К восьми будем.
Мы пошли дальше — по грязному снегу, между цехами коптильни и складами. Наперерез нам локомотив тащил платформы с обмерзшими бортами. Мы встали, чтоб его пропустить, опять сгрудились в толпу. Но вдруг он застопорил перед нами, сцепка загрохотала в конец состава. Из будки выглянул машинист беловолосый, с шалыми глазами, кепка прилипла к затылку. Коля его звали, известный нам человек. И нас он знал, некоторых.,
— Чудно мне, — сказал Коля. — Серегу вижу со «Скакуна». Месяца не прошло, как я тебя провожал. Или чего случилось?
— А ты не знаешь?
— Не слыхал. Проморгал новеллу. А в чем суть?
— Да так. Не повезло нам.
— Понятно, — сказал Коля. — Живы-то все?
— Все.
— А за груз, хоть за один-то, получите?
— За один и получим.
— Так чего вы огорчаетесь? Вы не огорчайтесь, ребята.
Мы сказали Коле:
— Ну, проезжай. Нас еще дома ждут.
Коля подумал, снял кепку и снова ее надел.
— Не могу, ребята, перед вами. Порожние везу. Лучше-ка я назад сдам.
И вправду сдал. И мы перешагнули через рельсы.
Третьему нашему переживание досталось: дама его пришла встречать, та самая, что "за полторы сойдет", в пальто с лисой и в шляпе. Однако "морская наблюдательность" его не подвела, он свою "дорогую Александру" заранее высмотрел, как она прогуливается под фонарем, постукивает себя сумкой по коленям. Он поотстал слегка, спрятался за нашими спинами:
— Не прощаюсь. И вообще меня тут не было, ясно? — И за угол скрылся.
Она пригляделась к нам близоруко, спросила низким голосом:
— Простите, это экипаж восемьсот пятнадцатого? Штурман Черпаков не с вами плавал?
— С нами, с нами, только что видели. Ах, нет, на судне задержался.
— Но он здоров, по крайней мере?
— А чего с ним сделается?
Она кивнула:
— Спасибо. Мне этого достаточно. — И ушла вперед широким шагом.
Возле управления флота кеп от нас откололся с женой и Жора-штурман. Им там акты нужно было оформлять — приходный и насчет сетей. Жора нам сказал:
— В полтретьего на судне. Адье!
Мы напомнили:
— А к восьми в «Арктике». Вы тоже, товарищ капитан?
Кеп ответил — насупясь, но торжественно:
— Капитан вашего судна тоже уважает законы.
Чуть попозже, у портового кафе, Васька Буров откололся, кандей с Митрохиным — им к морвокзалу нужно было, через залив переправляться.
Еще сто шагов прошли, и еще наша когорта поредела: «маркони» и боцман в Нагорное ехали, им нужно было к южной проходной. С ними — Ванька Обод, Серега.
— Встретимся в "Арктике"?..
"Маркониева" жена сказала:
— Точно не обещаем. Как обстоятельства сложатся.
Клара на нее цыкнула:
— Ты моряцкая жена или злыдня? Уж так торопишься мужика под туфлю скорей затолкать, дай ему хоть вечер от тебя отдохнуть.
Та смолчала, губы сжала в полоску, лицо побелело от злости. «Маркони» развел руками, улыбнулся виновато:
— Приложу все усилия, бичи.
Потом салаги откололись. Они в общежитие Полярного института надеялись устроиться. Я к ним подошел, спросил:
— Ну как? В Баренцево не идете с нами? Надоело?
— Мы еще подумаем, — сказал Дима. — Пока до свидания, шеф.
Я попросил Алика отойти на пару слов. Димка нас ждал, отвернувшись.
— Скорей всего не пойдем, шеф, — сказал Алик. — Мы должны вернуться к своим кораблям.
— Конечно. Не ваше это все-таки дело. — Но мне совсем другое хотелось у него спросить. — Скажи, почему ты тогда остался? В тузик не сел?
— Как тебе объяснить? — Он смутился, смотрел себе под ноги. — Ты не поймешь, наверно. Ну… хотелось разделить с вами. Что бы там ни случилось. Даже любопытно было. И где-то я до конца не верил. Может быть, на минуту, когда свет погас.
— Что ж тут непонятного? Все как полагается.
— Ты его тоже не осуждай. — Он посмотрел мне в глаза твердо, хоть и покраснел. — А я — как мог его отпустить? Что, если б он решился? И его бы там захлестнуло в плотике. Тут грех обоюдный, шеф. Еще неизвестно, кто кому должен прощать.
Я засмеялся.
— Что вы ребята, бросьте. Какой грех? Все глупостей наделали, ваша не самая большая.
— Хорошо, если ты так думаешь.
— Уже одно, что вы в море с нами сходили…
— Да, для нас это многое значило. Ты не представляешь…
Я перебил его:
— В «Арктику» же вы придете? Ну вот там все и скажешь. Все послушают, не я один… Да! — я вспомнил. — Лилю увидишь сегодня?
— Передать ей, чтоб пришла?
— Мне все равно. — Я даже удивился, как легко я это сказал. — Захочет придет. Но привет, конечно, передай. И еще — спасибо. Это уж как она поймет. — Я пожал ему руку, а Димке просто помахал. — Встретимся в «Арктике»!
Совсем уж маленькой кучкой мы прошли через центральную проходную, поднялись наверх, к вокзалу. Здесь, на площади, от нас последние уезжали в Росту — «юноша», дрифтер и бондарь. Сонного таксишника растолкали, приспособили к делу.
— Не поминай лихом, — сказал я бондарю. — Я знаю, ты в Баренцево не идешь, так попрощаемся? Он руки моей не взял.
— Кто тебя еще поминать-то будет? Много чести, знаешь. — Тронул таксишника. — Езжай, родной.
Дальше мы пошли с «дедом». Он совсем близко от нашей общаги жил. Вот так мы с ним когда-то и познакомились: все разошлись, а мы вдвоем пошли пробиваться через метель — и вдруг разговорились, и он меня к себе затащил обедать. А за весь рейс не сказали друг с другом ни слова.
Я шел с «дедом» и он мне говорил:
— Беспокоит меня твое дальнейшее, Алексеич. Ты все же не бросай флот, зачем тебе жизнь переламывать надвое. Мы, может, самое трудное уже пережили, а теперь, глядишь, техники поднавалят, «океаны», и "тропики",
[69]
условия наладятся. А я-то — уж кончился, это точно. Кончился я в этом рейсе. Тридцать лет около машины провел, а как посмотрел на парус — вдруг понял: кончился.
— Что ты, «дед»! Мы еще поплаваем вместе. Ты же меня делу обещал научить.
