Андрей вернулся и сказал, что всех пропустят. Дрожа от ночного холода, мы зашли в девятый блок и поднялись пешком на четвертый этаж, сняли сапоги, надели мужские шлепанцы и, порывшись немного в мужском холодильнике, пошли на кухню варить сосиски. Ничего более съедобного и вкусного там не было.
Я и Набоков сидели на пустой кухне. Он варил самый вкусный кофе, смешнее всех говорил голосом Николая Дроздова и лучше всех рассказывал самые глупые анекдоты. Да чего он только не рассказывал.
Я внимательно изучала его лицо и тихо удивлялась предсказуемости природы. Почему в комплекте с длинным носом и волнистыми волосами человеку всегда достается пара вечно-хитрых глаз и оттопыренных ушей? Как у Джонни, например. И почему при мягких густых бровях всегда есть приятно-пухлые губы в едва заметной улыбке, как у Набокова? Которые так и тянет поцеловать последние пять часов.
Андрей рассказывал, как в прошлом году их группа сдавала «вышку» в присутствии деканатской комиссии:
– …Диман впереди меня сидит, подходит к нему завкаф и просит посмотреть. Нашел какую-то мелкую ошибку и давай на него орать: «Ладно, вы меня не уважаете! Но как вы можете не уважать такую офигенную древнюю науку, как математика!..» – Еще кулаками по парте при этом колотит со всей дури. «Да ты даже на единицу не знаешь!» Ну, Диман тут начинает злиться. Понимает уже, что сидеть тут бесполезно – все равно ему экзамен не поставят. Встает, сминает листок со своими интегралами и идет за рюкзаком. Завкаф скачет за ним, чуть ли не матюгаясь уже, и голосит что-то вроде: «Отдай сюда листок!» А Диман уже листок порвал и спрятал. Тогда завкаф решил отобрать у него самое ценное – рюкзак. Препод к себе тянет, Дима – к себе, оба злые, красные, бычат по-страшному! Такой экшен был! И тут зав схватил Васильева за шиворот и начал трясти. Диман-то высокий, а зав мелкий, до носа ему и то не достает. Вообще, у этой истории известно два финала. По легенде Васильев врезал преподу, а на самом деле просто вышел, громко хлопнув дверью.
Комиссия в полном ауте, молчат. Пять минут искали списки, что-то сверяли. Васильев забрал свой листок, в итоге никто из преподов не знал его фамилии. Завкаф просто хотел заяву на него в деканат накатать. Потом он принялся за меня. Немного остыл, проверил интегралы и уже открыл зачетку, чтоб поставить тройку, и тут говорит мне такой: «Скажешь его фамилию – поставлю экзамен. Не скажешь – не поставлю!» Я ошизел. «Не скажу», – отвечаю невозмутимо так. А он как долбанет кулаком по моему столу, как схватит зачетку и хрясь ее об пол!.. И орет: «Вон отсюда!..» Ну а за мной точно так же вышли Анька, Андрюха, Ромео и Олег. Завкаф все понять не мог, почему мы не выдали Димана. «Почему? Зачем вы так поступаете?» – «Он мой друг…» – просто и гордо сказал тогда Андрюха. Блин, вроде глупость, а так весело было…
– Ну вы даете! – смеялась я. – Я тут подумала. Ты ведь с первого класса в нашей школе учился, а я тебя не помню совсем. Ну, до девятого класса.
– Зато я тебя помню. Ты мне понравилась со второго взгляда, когда я тебя увидел на уроке физики. Физик любит апельсины и чай из термоса. Я стал выходить и задел термос… а потом увидел тебя.
С каждым словом лицо Набокова было все ближе и ближе к моему. Мы снова поцеловались. Я не помню, каким по счету был этот поцелуй, но по ощущениям он был точно такой же, как наш первый. От прикосновений и близости Набокова мурашки пробегали по телу и горели щеки. Снова происходило что-то необъяснимое.
Пять часов утра. Мы сидим на пятом этаже на общей кухне студенческого общежития. Пьем кофе, рассказываем истории и целуемся.
– Что ты делаешь на следующих выходных?
– Пока не знаю. А что?
– У Димки день рождения, поедем на дачу, – сказал Андрей. – Наташка едет.
– Меня парень не пустит, наверное, – пыталась отмазаться я.
– А ты предложи ему поехать с тобой.
– А можно?
– Без проблем.
* * *
Утром в понедельник мы с Алсу сидели в читальном зале инженерного факультета и притворялись студентами. Алсу ждала Джонни, а я сидела за компанию.
– Так, я не поняла, где вы с Набоковым торчали всю ночь! – говорила Алсу. – Проснулись вчера в три, а никого нет! Как это понимать?
– Да мы на кухне сидели до восьми утра. Говорили, пили кофе.
– И это все?
– Нет.
– Ну, целовались еще.
– Да что ты говоришь, – смеялась Алсу. – Сколько?
– Три раза, – призналась я. – Как-то само собой получилось.
– И как?
– Как всегда. Офигительно.
– Ты влюбилась.
– Нет.
– Это был не вопрос.
– Нет, я не могу в него влюбиться, – рассуждала я. – Ты забыла, что он Наташке обо мне говорил?
– А что он говорил? – спросила Алсу. – Я уже забыла, напомни.
– Ну, он куда-то звал Наташку, она сказала ему, что меня еще позовет, а он ей ответил, что рассчитывал на более прикольную компанию. Понимаешь, я недостаточно прикольная для него. Поэтому я не должна в него влюбляться. Ни под каким предлогом.
– Ах, это. Мне кажется, ты неправильно его поняла. Он имел в виду что-то другое и явно не хотел задеть тебя.
– Ну не знаю, мне было очень неприятно.
– Но ты с ним целуешься.
– Это минутная слабость.
– Ну-ну, – качала головой Алсу. – Хочешь, я узнаю у Наташки, что он там говорил на самом деле?
– Ути мои цыпля-а-а-точки! Что, разгова-а-аривать любите?
Я подняла глаза. Напротив стояла маленькая старушка с двухлитровой бутылкой воды в руке.
– С вами пообща-а-аться, может?
Мы кусали губы, еле сдерживали улыбки и тихо здоровались. А бабушка продолжала:
– Так, ну вы посмотрите на них! В курточках! Вы что, приказ ректора не читали?
– Мы уже почти уходим, – тихо отвечала Алсу, собирая в пакет журналы, разбросанные по всему столу.
– Выходите! – подгоняла бабушка. – С куртками и водой нельзя!
– Хорошо-хорошо, – кивала Алсу. – Саш, в столовой посидим. В нашей читалке нельзя только четыре вещи: спать, чертить, работать с ноутом и разговаривать.
– А еще сидеть в куртках и пить пепси, – добавила я, вешая на плечо сумку с ноутбуком и направляясь к выходу.
– Мегабабуля, – смеялась Алсу за дверью. – Я у нее редко фейс-контроль в читалку прохожу.
– Можно подумать, ты часто сюда ходишь.
– Жду Джонни, – серьезно ответила она. – Еще у нее есть интересная подборка «Московского комсомольца». Да и советы она хорошие дает по поводу мальчиков…
– Рожать! – донеслось из приоткрытых дверей читального зала. – Рожать вам надо, девочки!
После ремонта столовая факультета напоминала огромную ванную комнату – повсюду белая кафельная плитка.
