Саймон собрался с духом, невозмутимо поведав:
— Сент-Джаст недавно потерял свою жену. Мне показалось неприличным злоупотреблять гостеприимством и бесцеремонно вторгаться в дом, погруженный в траур, хотя я и навестил его, чтобы принести свои соболезнования. Кузен очень любезно меня принял.
Саймон старался сохранять спокойствие, хотя в голове неотступно крутилась мысль: а что, если Трейтон следил за Ламберт-Холлом?
Трейтон скептически взирал на него, резко вскинув темную бровь.
— И вы, разумеется, обнаружили много общего? В конце концов, вы — кузены, и, в то время как он потерял жену, вы потеряли своих родителей, братьев и сестер, своих французских кузенов.
Саймону интуитивно не понравился этот странный намек — непонятно было, куда же клонит Трейтон.
— Я не хотел обременять его своими собственными потерями, — ответил Саймон, имея в виду резню в Лионе, в ходе которой погибла вся семья Журдана.
— Ну конечно же нет. Хм, я только сейчас осознал, что он — ваш единственный оставшийся в живых родственник.
Саймон в напряжении замер, не понимая, куда же так настойчиво клонит Трейтон. Но в этот момент человек, стоявший за Томом, сделал шаг вперед. Он был высоким и худым, с очень белой кожей и неприятными бледно-голубыми глазами. Саймон встретился с ним взглядом — и понял, что видит перед собой Эдмунда Дюка.
Саймон остолбенел. Он пришел сюда, чтобы встретиться с Марселем, под личиной которого, судя по всему, и скрывался Дюк. Крайне осторожно, старательно отводя глаза, Саймон склонил голову в приветствии:
— Здравствуйте, Марсель.
— Наконец-то мы встретились, — произнес французский шпион на превосходном английском.
Определенно, перед Саймоном сейчас стоял Дюк, но агент якобинцев, похоже, не узнал Сент-Джаста.
Саймон поднял взгляд.
Глаза Дюка вспыхнули гневом.
— Два дня назад, — бросил французский шпион, — Кобург взял Туркуэн.
«Это произошло 17 мая», — с тревогой подумал Саймон. Эти новости дошли до него вчера.
— Его отбросили к Турне, — сказал он.
— У Кобурга было шестьдесят тысяч солдат! — воскликнул Дюк.
Саймон в смятении смотрел на него, а в сознании крутилась одна ясная мысль: Уорлок его подставил. Это ведь Уорлок настоял на том, что в распоряжении союзников будет всего сорок тысяч. Черт его побери!
Но внешне Саймон по-прежнему оставался спокойным и сдержанным. Ему ничего не оставалось, как решительно констатировать:
— Значит, мои источники ошиблись.
— Да, ваши источники ошиблись, и вам не удалось доказать нам свою ценность — или свою преданность, — холодно заметил Дюк. — Кто передал вам эту информацию, Журдан?
— Мой кузен, разумеется.
— Ага, значит, он вам не доверяет!
— Нельзя построить Рим за один день, — ответил Саймон, думая об Амелии. — Я не могу подружиться с Сент-Джастом за один вечер, даже притом, что мы — кузены. И мы не можем говорить о том, что он намеренно дезинформировал меня. Он, наверное, считал эти факты верными.
Дюк сосредоточенно изучал его. Перехватив его взгляд, Саймон вздрогнул, но не отвел глаз.
— Если вы находитесь под подозрением, если они используют вас в игре против нас, вы не представляете никакой ценности ни для меня, ни для Ляфлера, ни для Франции.
— Никто меня ни в чем не подозревает. Я прибыл в город совсем недавно. Я еще только должен создать тайную сеть, необходимую мне, чтобы добывать сведения, которые помогут вам выиграть войну.
— Сент-Джаст водит дружбу с Себастьяном Уорлоком и Домиником Педжетом. Он вхож в круги тори. Внедритесь и вы в них, Журдан, чтобы дать нам то, что мы хотим, — прежде, чем генерал Пишегрю нападет на союзников.
Саймон старательно сохранял бесстрастное выражение лица.
— Я сделаю все, что в моих силах.
С губ Дюка слетел резкий смешок.
— Вы ведь не хотите, чтобы я доложил Ляфлеру, что вы оказались абсолютно для нас бесполезным!
Внутри у Саймона все перевернулось.
— Мне нужно время.
— А вот времени-то у вас как раз и нет. Пишегрю нападет на Турне через несколько дней, — сообщил Дюк и, зловеще сверкая глазами, добавил: — Я слышал, что в тюрьме «Люксембург» пока пустует одна камера. Номер 403.
Саймон застыл на месте. 403 — это была его камера.
И неожиданно переулок наполнился запахом крови. До него донесся вопль толпы:
— На гильотину!
«Бам!» — послышался звук удара.
Саймон моргнул, прогоняя страшное видение, и осознал, что покрылся испариной, хотя стоял под холодным дождем, а Дюк уже шагал прочь. Саймон молча наблюдал, как тот вскочил на коня, рысью пронесся мимо и вылетел из переулка, даже не удосужившись еще раз взглянуть в сторону Журдана. Медленно, со страхом, Саймон обернулся к Трейтону, снова подумав: «Ни какая другая угроза не могла быть более очевидной».
Том улыбнулся ему:
— Вы ведь не хотите оказаться бесполезным для нас, Журдан, так что можете мне доверять. — Трейтон подошел к своей лошади, отвязал узды и повел ее вперед, под ливень. Потом вскочил в седло и задержался возле Саймона. — Передайте приветы Сент-Джасту — и его прелестным детишкам.
— Не впутывайте в это моего кузена и его детей! — неожиданно для себя самого резко выпалил Саймон.
— Хм, так я и думал: теперь они — ваши единственные родственники, и вы переживаете за них, — заключил Том и, отсалютовав ему, пустился вскачь.
Холодея от ужаса, Саймон посмотрел ему вслед.
Глава 17
Амелия улыбнулась Люсиль, которая лежала в своей колыбели. Амелия наклонилась, и малышка быстро схватила ее за палец, принявшись безмятежно гулить. Любовь переполнила душу Амелии.
Но даже любовь не могла побороть острую боль, с недавних пор поселившуюся внутри. Амелия вдруг почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Саймон ушел вчера вечером, сразу после ужина. Дождь лил как из ведра, и ни один человек в здравом рассудке не выбрался бы из дому в такую погоду. Но у Саймона не было выбора, и Амелия знала об этом.
Она поймала Саймона на лестнице: его лицо было белым — он загримировался с помощью асбеста. Губы накрашены. Он уже надел плащ, но капюшон случайно соскользнул, и Амелия увидела ярко-рыжий парик.
Она умоляла Саймона не уходить.
Но он даже не стал слушать ее горячие мольбы. Вместо этого сказал, что не стоит ждать его допоздна, лучше лечь спать, и продолжил спускаться по лестнице. Амелия так и осталась стоять, в страхе замерев на ступенях. Саймон ускользнул из дому осторожно: парадная дверь не хлопнула, значит, он вышел через дверь террасы. Вконец обессилев, Амелия рухнула на одну из ступеней, обхватила колени и горько заплакала.
