Дверь скрипнула.
Клоп вздрогнул, сбрасывая остатки сна.
Кто там?
Тихие шаги.
Дым рассеялся, призраки исчезли. Тот, кто приближается к нему, – существо из плоти и крови, оно опаснее любых призраков.
– Здравствуй, Петруччо.
Так зовет его только один человек на свете. Но Клоп не торопится откликаться. Холодный пот выступил на спине и под мышками. Не нравится ему этот голос.
– Чего молчишь, Петруччо? Не узнаешь старого друга? Или голос от радости потерял?
– Какой я тебе Петруччо? – прохрипел он в ответ. – Я – Клоп, старый тиходонский вор, хозяин Монтажей!
Гость рассмеялся, старательно обошел пятно лунного света в середине комнаты – расплывчатый силуэт, шорох ткани, край широкого кожаного плаща – и застыл у дальней стены.
– Да знаю я, кто ты такой… Даже знаю, чем ты сейчас занимаешься – призраки стережешь… Но призраки бывают только в дешевых романах, Петруччо! Здесь никого нет, только ты и я!
– Всегда умел в душу влезть, пронырливый мент, – проворчал Клоп (и гость опять рассмеялся). – Зачем пришел?
– Принес тебе пару тысчонок, Петруччо.
– На кой они мне?
– Хочу, чтобы сдал ты мне еще одного дружка своего… Севера, который у тебя в Монтажниках хоронится. Хочу, чтобы проделал это элегантно, с огоньком, как и раньше…
– Перетопчешься! – выкрикнул Клоп. – Я никого больше не сдаю!
Стало тихо, как в гробу. Силуэт у дальней стены расплывался, как чернильное пятно – Клоп встряхнул головой: неужели опять сон? Но тут раздался голос, совсем рядом, и ухо обдало горячим дыханием.
– Не смеши меня, Петруччо. А как же договор?
– Какой еще договор?
– Кровью скрепленный. Что ты, Петруччо Васильевич, обязуешься поставлять мне души грешников-уголовников, а я тебе за это…
Гость сделал паузу и продолжил каким-то гнусавым, мерзким голосом, словно передразнивал кого-то:
– …А я тебе за это пару тысчонок!
Клоп отшатнулся, едва не упал с кровати.
– Ты кто? – прошептал он.
– Я? – удивился гость. – Я – тот, кому ты служишь. Ты что, до сих пор не понял?
В пятно лунного света вонзилась короткопалая когтистая рука-лапа, застыла на несколько мгновений, словно позволяя рассмотреть себя. Затем пальцы вздрогнули, согнулись, зашевелились в приглашающем жесте – и лунное пятно послушно сдвинулось с места, поползло по руке, постепенно выхватывая из темноты одетое в потертую кожу предплечье, плечо, мощную длинную шею, похожую на серебристый шланг, раздувающуюся и опадающую в такт дыханию, покрытую то ли блестками, то ли струпьями, то ли змеиной чешуей.
Бляха-муха…
Клоп вдруг ясно понял, что в следующую секунду увидит нечто такое, на что смотреть нельзя, невозможно, что просто разнесет на клочки его мозг. Старый вор зажмурился что есть силы, съежился на кровати…
И проснулся. В глаза бил яркий свет, кто-то теребил его за руку.
– В чем дело, Клоп?
Над ним нависло лицо встревоженное Севера – капюшон, бородка, черные очки.
– Север? – рявкнул на него Клоп. – Ты что здесь делаешь, мать твою?
Тот отстранился, озадаченно потер ладонью лицо, будто и сам толком не знал, как тут очутился. Потом медленно стянул с носа очки. Клоп все старался заглянуть ему в глаза, удостовериться, что это именно Север, а не какая-нибудь жуткая тварь с раскаленными камешками в глазницах. Но Север отворачивался, смотрел в сторону, кривился как-то странно… Клопу показалось, он улыбается. Ну, точно. Север смеялся. Ржал в голос.
– Ну что, Петруччо, обосрался? Ха-ха! Сел в говно? Как я тебя ловко разыграл! Теперь-то я точно знаю, что ты падла ссученная, а не вор!
Теперь Клоп проснулся точно. Сердце колотилось где-то под самым горлом, словно комок рвоты, просящийся наружу. Он посмотрел на часы. Три, начало четвертого. В доме было тихо и темно. И никакой луны. Встал, подошел к мониторам наружного наблюдения, включил экраны. Подъездная дорожка, кусты, ребра штакетника. Пусто. Во флигеле охраны горит окно. Клоп нажал кнопку вызова, через несколько секунд на одном из экранов появилась искаженная широкоугольным объективом камеры рожа Буратино.
– Чего, шеф?
Голос хриплый – видно, дремал. Клоп некоторое время разглядывал его, на полном серьезе ожидая, что тот вдруг обратится каким-нибудь чертом… Нет, не обратился.
– Все спокойно? – спросил Клоп.
– Все в норме, шеф, тихо. Скоро Дерево с Мутным подойдут, их смена. А что?
Клоп подождал еще. Буратино, закрывая пол-экрана своим носом, смотрел на него, хлопая сонными глазами.
– Ничего, – сказал Клоп и отключил экран.
Неспешно достал готовую «мастырку»
[13]
, зажег, неспешно втянул характерно пахнущий дым. Он не признавал «ширева» и «колес»
[14]
, но анашу иногда курил. «Для баловства, чтобы лучше спать», – успокаивал он сам себя, чтобы дистанцироваться от презираемых братвой «торчков»
[15]
, которые за дозу мать родную продадут. Хотя в последнее время курил он все чаще, а особого спокойствия это не приносило – вон какие кошмары снятся… «Ничего, многие “садят”
[16]
, лишь бы ум не прокурить…» Успокоить себя очень легко, только на этот раз анаша не помогла. Беспокойство какое-то жрало его изнутри, предчувствия какие-то, тут еще эти сны дурацкие! И он догадывался, с чем это связано. Точнее, с кем…
Вчера говорил с Крашеным. Как чувствуют себя гости? Лупятся в буру, дрыхнут, опухают от скуки. Север сидит в отдельной комнате, ни с кем не разговаривает. Крашеный высказывает осторожное мнение, что добром это не кончится. Надо водки пацанам дать, баб каких-нибудь для разрядки, иначе… Клоп и сам все прекрасно знал. Но там обычной разрядкой не кончится. Эти придурки сожгут дом и выбросятся в окно. Когда-нибудь, возможно, он что-нибудь придумает…
Зачем вообще он запустил сюда этот гребаный цирк? Зачем? Ответ был, простой ответ, только Клоп не мог облечь его в слова. Вместо слов он видел злые цветки-незабудки на своей подушке… И провалился в тревожный сон, но ненадолго.
Через десять минут в дверь заколотил взволнованный Буратино:
– Арбуз звонил, там эти, залетные, кипеж подняли… Дикого насмерть завалили, Арбуза и Ломтя покалечили, Крашеного в больничку повезли… И свалили с концами! Тебя пошли искать – вальнуть хотят!
