Качает головой. Говорит:
И вы, пидарасы, хотели – говорит он.
…от святой матери-церкви соткой отделаться? – говорит он.
Коротко ретроспектива.
Коробка для пожертвований с надписью «Коробка для пожертвований». Прорезь. Пустая церковь (все – черно-белое). Два бомжа пытаются протиснуть в коробку для пожертвований пачку долларов. Возня, роняют. Ругаются. Появляется священник, подходит, рассматривает деньги. Говорит что-то ласковым, умиротворяющим тоном – мы не слышим, только предполагаем, гладя на благостное лицо, – уходит. Возвращается с чашей – он не идет, а словно плывет, будто павушка, – и вдруг коротко, очень сильно, оглушает бомжей. Одного, и второго, в доли секунды. Подбирает доллары.
Утаскивает тела в подсобку…
Все та же черно-белая картинка, но уже что-то изменилось. Священник вытаскивает тела из подсобки, – то есть, это уже не ретроспектива, и, по мере того, как к картинке возвращается свет, оттаскивает гигантскую плиту посреди церкви. Крупно – надпись на ней.
«Здесь покоятся жертвователи, семья Чуфля, на день коей в 18 веке был выстроен сей хра…»
Мельком – мумии в мини-склепе. Священник сбрасывает бомжей в склеп, задвигает плиту. Уходит в подсобку, возвращается с тряпкой и ведром. Моет пол. Уходит с ведром. Появляется с автоматом. Задувает все свечи. Дым. Священник уходит. Спина. Иконы. Дверь. Тишина…
После минутной на косяке появляется рука. Потом мы видим фигуру в рясе.
В храм вваливается священник отец Николай.
Покружив, он уходит.
ХХХ
Абсолютная темнота.
Мы слышим музыку из песни выдающегося молдавского певца Дана Балана (который наравне с автором сценария составляет сокровищницу фонда культуры Республики Молдова – прим. Сценариста).
Это хит «Деспре тине кынт» (пою для тебя – рум.), очень печальный, романтический, и красивый.
Мы видим тьму, в которой загорается один огонек, потом другой, третий… Наконец, мы видим, что это ванная комната, в которой совершенно обнаженная Наташа, ведущая телепередачи, зажигает свечи. Много свечей. От ее движений и дыхания язычки пламени колеблются. Мы видим, что ванная полна воды, горячей – поднимается пар, – почти до краев. Наташа зажигает пятидесятую по счету свечу, из-за чего ванная комната становится очень красивой, аутентичной, словно номер для новобрачных в недорогом турецком отеле в сезон («а воск отдирать будете сами» – прим. В. Л. голосом сотрудницы на рецепции).
Наташа наклоняется – прямо так, чтобы ее зад крупным планом был показан в кадре, – и мы почтительно замолкаем. Наташа распрямляется. Она держит в руках охапку красных роз. Бросает их в воду. Выходит из комнаты.
Общий план дома. Мы видим, как в окне появляется обнаженная фигура Наташи. Отдернув занавеску, она смотрит задумчиво в небо. Она как будто прощается с ним. Постояв так минуты три, Наташа задергивает занавеску навсегда. Разворот камеры.
Мы видим, что дом оцеплен автоматчиками, которые прячутся за деревьями и кустами.
Снова квартира Натальи, уже комната.
Девушка, усевшись в кресло и укрыв ноги теплым клетчатым пледом, достает ноут-бук. Раскрывает. Начинает печатать. Мы видим светящиеся буквы на экране, и закадровый текст, который читает голос Натальи. Потом – на заднем плане – возникает лицо Наташи, которая читает написанное ей вслух.
Все – под аккомпанемент мелодии «Деспре тине кынт» (вряд ли вы запомнили, так что еще раз, – «пою для тебя» – перевод с румынского В. Л.).
Наташа говорит:
…здравствуй мой любимый мужчина. Смотрю сейчас на твою фотографию, зажгла свечи, купила розы – помнишь маленькие, такие пахучие – ты любил бросать их мне на живот… колючки царапали кожу и ты слизывал капельки крови с моего лобка… ммм я чувствовала все неровности все шершавости твоего языка. Пусть звучит шершаво пусть звучит неровно я так хочу. Ведь тебя нет нет нетнетнетНЕТ со мной и теперь и отныне и присно. Разлучены навек. Я твоя Элоиза а ты мой Абеляр. Старший абеляр особого отдела службы безопасности разведуправления ФСБ. товарищ старший абеляр. А я твоя элоиза, заслуженная элоиза, обладательница хрустального яблока лучшей элоизы независимой Молдовы. Я твоя и я твоя элоиза. Ты мой и ты мой абеляр. Сколько раз мне еще сказать это, прежде чем ты восстанешь из могилы – чтобы обнять меня снова и снова присунуть мне, протиснуть в меня все три шара твоего гигантского болта, в который ты так удачно накачал парафина, когда служил в вдв мой герой. господи я так любила называть твой хуй своей чурчхелой. чурчхела чурчхела чурчхела.
гигантская Длиннющая как змея
чурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачур…
Помню как исходили на говно мои русские друзья, когда я произносила при них это слово. В свете событий августа 2008 это и правда звучало несколько вызывающе. О знали бы они, что у меня связь с генералом ФСБ, они бы мне всю жопу вылизали – да и не только. Да я бы не дала. Ведь единственный, кто бы вылизал ее как следует был бы ты, мой мужчина, мое ебанное животное, моя мразь моя страсть. Мон амур. Розы. Я засыпала их лепестками всю ванную и она окрасилась бордовыми оттенками, она стала как ванная, в которой девственница моет свою нетронутую пизду в фильме про красоту по-американски. Ах как жаль, что я не сохранила девственность для тебя, потеряла где-то на глупой пьянке с аборигенами в общежитии института патриса лумумбы для стран снг – ну в смысле в общаге журкака мгу. Но тебе грех жаловаться. я приберегла для тебя свои остальные отверстия. Они расцвели розами лишь к ним прикоснулся твой гигантский и великолепный, твой умо по мра чи те ль ны й ХУЙ. я люблю тебя, господи, я пишу и плачу и мои слезы… ни капают на бумагу влагой прошедших над землей дождей. как ты думаешь планета слышит? Планета видит? Планета поет? мне часто снится что земля живая и мы на ней не больше, чем колонии каких-то странных паразитов – ну, как на теле гигантского кита. Не мешаем Земле, но и не даем ничего. Кит мог бы обойтись без нас, и когда нибудь, проплывая над гейзером горячих фонтанов, бьющих из подземных вулканов какой-нибудь земли Му, какой-нибудь затонувшей Атлантиды – которая все еще живет под водой, – какого-нибудь странного сумасшедшего везувия… кит избавится от нас, и нас сдерет с его поверхности горячий пар, и кожа его заблистает своей девственной чистотой.
Я все говорю и говорю какие-то глупости а хотела ведь начать с главного. Как ты ебешь. О господи. Как ты ебешь. эта твоя чурчхела – когда она входит в меня всеми своими составами, словно товарный поезд в туннель.. я смотрю и смотрю на это. ты говоришь что любишь любоваться моим лицом в этот момент. Могу себе представить. А я лишь обожаю приподыматься на локтях, чтобы смотреть, как уходит в мой туннель первый вагон – первый пошел, красный огонь у путей загорелся ту-ту-ту-ту!!! – а вот и второй пошел, помедлил немного… и вот и он скрылся, ворвался! – черед третьего… Он стремительно исчезает в тоннеле и вот уже входит закрыт… Лишь два больших грозных яйца, – с вытатуированным на каждом щитом, мечом и фразой «охраняя, защищаем» – болтаются у моей пизды двумя Прометями, двумя Атлантами, двумя строгими церберами и цензорами любви. А моя пизда, она забита, забита мясом до отказа и ты кормишь ее своим хуем, толстым бугристым напарафиненным… той сладкой пресладкой чурчхелой, плюющейся дымом, плюющейся ядом, плюющейся чистым блаженством – что сводит меня с ума. Как жаль, что я никогда больше не смогу почувствовать это в себе. я напишу сейчас еще несколько строчек а потом пойду в ванную и проверю воду. Не хочу тянуть, но мне не нравится лежать в кипятке. Это будет не слишком эстетично – от чересчур горячей воды кровь начнет бить фонтаном, будет некрасиво, не эстетично, я так не люблю – мне бы хотелось уйти достойно чтобы меня последний раз показали в кадре и сказали. Добрый вечер с наташей, именно что добрый, милый, а не – утонувший в крови, или – заблеванный и черный от располосованных вен.
