– Ах так, вы, значит, меня уже легонечко припугиваете?
– Зачем? Я просто ставлю нас по местам!
– Ну, гражданин Окунь, для этого не надо было тратить столько пороху: нас жизнь уже давно на свои места поставила!
– В жизни, к сожалению, еще слишком велика роль нелепого случая и общественной несправедливости.
– Если вы имеете в виду ваше отстранение от адвокатской деятельности, то вряд ли это можно считать нелепым случаем...
– Зато можно считать прекрасным примером несправедливости!
– Ну-ну... Это, скорее, прекрасный пример тогдашней нашей нерасторопности – логический конец в той истории отсутствует.
Наливной мужик Окунь весь пошел красными пятнами.
– Может быть, вы располагаете неопровержимыми доказательствами для предъявления мне обвинения?
– Нет, не располагаю. К сожалению.
– Тогда я попросил бы держать ваши домыслы при себе. – И весь он покрылся крупными горошинами пота. У него, наверное, хорошая секреция: внутренний импульс – мгновенная внешняя реакция.
– Почему же? Вот я поговорил с вами и убедился, что если Батону надо пожаловаться на противного, въедливого милиционера, то ему есть с кем посоветоваться. – И вдруг совершенно неожиданно для себя я сделал «накидку», хотя делать это крайне не люблю и обычно тщательно избегаю: – Если Батон это рассказывает, он что, клевещет на вас?
Окунь снял очки, достал носовой платок и стал не спеша протирать стекла, и лицо его снова было беспомощно-голым, и я не мог не оценить прекрасной отработанности этого хода, потому что немыслимо хватать, вязать, изобличать человека, который в это время ничего не видит. А Окунь быстро думал. Не спеша надел он очки, поправил дужку на переносице.
– Уточните, что вы имеете в виду? – спросил он.
– Ваши душевные разговоры с Дедушкиным, и ничего более, – сказал я наугад.
– Помочь человеку, при этом в рамках закона, – мой нравственный долг порядочного гражданина и правозаступника. – Он говорил медленно, будто подбирал слова, и я понял, что угадал. Чтобы не потерять внезапно найденной позиции, я мгновенно ответил:
– И вас не смутило, что Дедушкин искал выход из трудного положения путем клеветы на меня? Что ж, надо прямо сказать, что ваш нравственный долг имеет очень растяжимые границы.
– Я не знаю, что вам говорил Дедушкин, но мой долг адвоката был в том, чтобы найти честный и прямой путь к закону. Я и дал ему совет обратиться в органы внутренних дел с повинной.
– Послушайте, Окунь, не надо жонглировать словами. Никакой вы более не правозаступник, никто вас этими полномочиями давно не облекает, а действовали вы не как адвокат, а как подпольный стряпчий.
– Как вам угодно будет считать, мне ваше мнение безразлично...
– Ну это вы напрасно так горячитесь! Я вот смотрю на вас и с огорчением думаю о том, что здесь, на том самом стуле, что вы занимаете сейчас, просидел много часов матерый преступник, вор, признанный особо опасным рецидивистом, по имени Алексей Дедушкин. И он говорил те же слова, что и вы, с той же интонацией, в той же манере, что наводит меня на мысль о подражательности всей его личины. В таких случаях мы говорим, что его поведение вторично. Вряд ли вы мне станете доказывать, что переняли манеру поведения у малограмотного, хоть и очень нахватавшегося верхушек вора...
– А я вам ничего не собираюсь доказывать...
– Вот-вот! Я с вами буду столь же откровенен. Вы юрист и знаете так же хорошо, как и я, что оснований для уголовного преследования в отношении вас не имеется. Отсюда ваша независимость в обращении со мной. Но я должен вас разочаровать.
– Н-да? – протянул Окунь.
– Да. Вы были сначала удивлены, когда решили, что Батон уже сидит у нас, а потом даже этому обрадовались – что он может сказать про вас, заурядный вор-майданник? И с вашей точки зрения, даже лучше, чтобы он у нас побыл на иждивении, – спокойнее. Но штука в том, что Дедушкин на свободе...
– Да-а? – вновь протянул осторожно Окунь.
– На свободе – и совершил ряд исключительно дерзких преступлений. С последнего места происшествия он украл пистолет и может теперь сотворить что угодно...
– Но я-то что могу сделать? – вдруг, не выдержав, крикнул Окунь.
– Вы будете мне помогать искать Батона. Если вы этого не захотите сделать, то я не дам вам сидеть вот так свободненько в кресле и пользоваться моральными привилегиями честного человека только потому, что ваша вина не была юридически доказана.
– Что? Что вы хотите этим сказать? – Шея у Окуня от злости побагровела.
– Я хочу сказать, что с вами работал ленивый или неопытный следователь. Я начну землю рыть носом в поисках старых следов. Когда мы возьмем Батона и он расскажет о вас, а он скорее всего расскажет, я поеду на все три предприятия, где вы совмещаете работу как юрисконсульт, и привлеку к вам внимание партийной организации и общественности. Там наверняка с большим интересом узнают, что их юрисконсульт в свободное время консультирует уголовников. В общем, обещаю, что я много стараний приложу, чтобы доказать вам: нельзя жить так вот припеваючи только потому, что ты не оставляешь за собой явных следов...
Видимо, очень яростно я поведал это все Окуню, потому что он вдруг засмеялся и сказал:
– Послушайте, инспектор, чего вы в самом деле так распетушились? Мне ведь Батон не сват, не брат. И у вас наверняка хватает здравомыслия не предполагать, будто мы вместе ходим шарить по вагонам. Отношения у нас с ним действительно старые, но если я вам смог бы помочь его поймать, то сделал бы это с большим удовольствием...
– Вот с этого начинать надо было, – сказал я сердито. – Что вам известно о местопребывании Дедушкина?
– Ничего. Я действительно не знаю, где он сейчас, но опыт подсказывает мне справедливость слов Альбера Камю...
– Каких?
– «Женщина всегда была последней отрадой для преступника, а не для воина. Это его последняя гавань, последнее прибежище, и неудивительно, что преступников обычно хватают в постели у женщины». Ведь хорошо, черт возьми, сказано! И очень точно!
Савельев, выслушав мой рассказ, сразу сказал:
– Это не просто совет! Он на кого-то намекал, но на всякий случай от прямых показаний воздержался.
– Ничего себе намеки! Иди проверь в Москве все постели, в которых может валяться Батон!
– Есть один вариант, – сказал Сашка. – Но это не наверняка...
– Ну-ка?
– Давай пошлем телеграмму-запрос в колонию, где отбывал последний раз Батон. У них там могут быть сведения о его переписке, посылках или свиданиях...
– Можно попробовать. Составишь телеграмму?
– Хорошо. Слушай, а этого жука навозного, Окуня, надо бы внимательно отработать, – сказал Сашка, недобро ухмыляясь.
