Вот, телефон звонит. Дзынь! Дзынь! Свяжись же с миром, Элизабет! Да катитесь вы все куда подальше!
Алиса развешивала на веревке белье (какое-то нескончаемое), когда опять зазвонил телефон. Она побежала к нему, чтобы ответить.
– Алло! – задыхаясь, произнесла она.
– Привет, это я… – раздался голос Ника, и после небольшой паузы он договорил: – Ник.
– А я узнала по голосу.
«Ты целовал другую в прачечной! – всплыло в голове. – Не могу поверить, что ты это сделал!» Сказать ему о том поцелуе? Нет! Надо подумать, как правильно подойти к этому делу.
– Я тут подумал, что надо бы позвонить, спросить, как ты там, ну то есть, как голова, как вообще самочувствие сегодня. Сумела отвезти детей в школу?
– Поздно уже спрашивать, конечно сумела, – резко бросила Алиса.
Вчера вечером она выгладила всем школьную форму, везде убрала, сделала для каждого свой обед (после того, как Том вежливо дал ей понять, что вечером в воскресенье она делала именно это).
– Вот и хорошо. А с памятью у тебя как, порядок?
– Кое-что я отлично помню! – взорвалась Алиса. Казалось, прямо сейчас она и выложит все о том поцелуе. Было просто физически невозможно сдерживаться. – Вот, например, как ты целовал ту женщину в прачечной.
– Женщину? В прачечной?
– Да! Тогда, на вечере. Я спустилась за бутылками.
В трубке стало тихо, а потом Ник захохотал.
– Да, – ответила Алиса, удивляясь, что он находит в этом смешного, как будто ему все было совершенно ясно, точно так же как все совершенно ясно было ей.
– Ты помнишь, что я целовал женщину, которая сидела на нашей стиральной машине?
– Да!
– Знаешь что? Пока мы были вместе, я ни разу не посмотрел на другую женщину. Я ни разу не целовал другую женщину. Я никогда не спал с другой женщиной.
– Но я же помню…
– Да знаю я, что ты помнишь, и это, оказывается, очень любопытно!
– Так… – Алиса стала в тупик.
– Очень любопытно, да. Слушай, мне пора; ну, в общем, ясно, память у тебя восстановилась еще не полностью, нужна консультация врача. Если тебе трудно будет с детьми, позвони скажи. Ты за них отвечаешь.
Так-так… Значит, накануне ее можно было оставить с ними, хотя он прекрасно понимал, что она их даже не узнает, а уж тем более понятия не имеет, что с ними делать. Это было совершенно нелогично, и все-таки он говорил с ней свысока, нисколько не сомневаясь в своей правоте и как бы желая сказать: «Смотри, какой я рациональный и какая ты нерациональная». Она помнила, что такой голос бывал у него, когда они ссорились: как однажды утром, когда не оказалось молока на завтрак, или тем вечером, когда они опоздали на крещение первенца его старшей сестры, и еще в тот раз, когда ни у него, ни у нее не хватило наличных, чтобы заплатить за паром. Высокомерный, колючий, наставительный, с легкими вздохами голос. Он всегда доводил ее до белого каления.
Каждый раз, заслышав эту его интонацию, она тут же вспоминала все другие случаи, когда он так говорил, и думала: «Правильно, просто слышать не могу, когда ты так говоришь».
– А знаешь что? – произнесла она. – Я даже рада, что мы расходимся!
Бросая трубку, она еще успела услышать его хохот.
25
В час дня у дверей Алисы в полном составе появился комитет «Мегамеренга».
Она совсем забыла о нем.
Когда раздался звонок в дверь, она сидела на полу в гостиной, разложив вокруг себя альбомы с фотографиями. Она провела за этим занятием несколько часов, переворачивала страницы, отрывала с них снимки, чтобы рассмотреть получше и найти ответы на вопросы.
В альбомах были снимки с пикников, прогулок по лесу, отдыха на пляже, дней рождения, празднований Пасхи и Рождества. Сколько раз она встречала Рождество! В груди закололо, когда она увидела фотографии детишек – растрепанных, в пижамах, сосредоточенно разворачивающих подарки под огромной, шикарно наряженной елью.
Может быть, ей стоит пойти к врачу и спросить, могут ли к ней вернуться воспоминания – все, кроме самых грустных.
Почти на всех фотографиях были дети и Ник. Алиса, скорее всего, снимала. Когда Ник брался за камеру, он казался очень умелым, настоящим профессионалом, но фотографии у него никогда не выходили – макушки оказывались срезанными.
Еще в детстве Алиса обнаружила, что неплохо умеет снимать. После того как отца не стало, их никто никогда не фотографировал. По профессии он был фотографом, и мать задумывалась, как пользоваться фотоаппаратом, не больше, чем о том, как поменять лампочку. В те годы, когда их мать совсем ушла в себя, а старая соседка мисс Джеффри превратилась во Фрэнни, их почетную бабушку, Алиса тоже научилась менять лампочки, чинить протекшие унитазы, жарить отбивные, готовить овощи, а Элизабет освоила искусство требовать возмещения убытков, оплачивать счета, заполнять бланки и разговаривать с незнакомыми людьми.
Найдя очередную фотографию Ника, она старалась разгадать выражение его глаз. Можно ли проследить, с чего начал разваливаться их брак? Нет. Она видела, как с годами редели его волосы, но улыбка оставалась такой же искренней и счастливой.
В те годы, когда они были вместе, они всегда держались за руки, прижимались друг к другу. Если бы специалистов по языку жестов попросили сделать заключение об их браке, основываясь только на этих фотографиях, они бы уверенно заявили: «Счастливая, любящая, веселая семья; вероятность, что эта пара распадется, почти нулевая».
Ее не слишком занимали фотографии тех, кого она не узнавала, но одно лицо встречалось часто, и она поняла, что это, должно быть, Джина. Это была женщина с большим бюстом, крупными зубами и копной темных кудрей. На пару с Алисой они гордо поднимали бокалы с шампанским или стаканы с коктейлем, точно трофеи. Похоже, они испытывали удовольствие от прикосновения друг к другу, и это было очень не похоже на Алису. У нее никогда не было такой бурной дружбы, когда женщины без конца заключают друг друга в объятия, но Алиса и эта женщина на всех фотографиях касались друг друга щеками или широко улыбались в камеру ярко накрашенными губами. Алисе было неловко смотреть на эти фотографии. «Да будет тебе, ты ведь ее даже не знаешь», – произнесла она вслух, держа перед собой фотографию, на которой она собственной персоной смачно целовала Джину в щеку.
Алиса очень долго разглядывала фотографии Джины, надеясь, что вспомнит ее и испытает чувство скорби. Но нет, ничего… Она казалась женщиной веселой, хотя и не совсем того типа, с которой Алиса могла бы подружиться. Она выглядела так, что, наверное, была чересчур навязчивой. Шумная, сумасбродная, утомительная.
Впрочем, возможно, что и нет… На некоторых фотографиях Алиса и сама выглядела шумной и сумасбродной. Может быть, это она была шумной и сумасбродной, а вот теперь сильно похудела и пристрастилась к кофе.
