Вот почему Алиса виновата в том, что я никогда особенно не волновалась насчет бесплодия. Я никогда не страховала себя излишними волнениями. Эту ошибку я не повторю. Теперь я помню, что каждый день нужно волноваться из-за того, что Бен может погибнуть на дороге, пока едет на работу. Я уверена, что регулярно волнуюсь из-за детей Алисы, отслеживая ход буквально каждой детской болезни. Перед сном я волнуюсь, что ночью может умереть кто-нибудь из тех, кого я люблю. Каждое утро я волнуюсь, что какой-нибудь знакомый станет жертвой террористов. Бен говорит мне: это означает, что террористы победили. Он не понимает, что, волнуясь из-за террористов, я борюсь с ними. Это моя личная война против террора.
Была такая шуточка, мистер Ходжес. Иногда вы, кажется, не понимаете моих шуток. Не знаю, почему мне хочется, чтобы вы смеялись. Бен считает, что я смешная. Он всегда смеется одобрительно, раскатисто и очень неожиданно. Вернее, смеялся, пока все мои разговоры не свелись к одной-единственной теме.
Думаю, что затрагивать эту «волнительную» тему на наших сессиях было бы весьма непросто, потому что, очевидно, глупейшее ребячливое предубеждение – считать себя центром вселенной и полагать, что мое мнение обладает исключительной важностью. Но я угадываю все ваши многозначительные замечания, все проницательные вопросы, которые вы зададите, подводя меня к тому моменту, когда я сама крикну «Эврика!». Все это кажется бессмысленным и скучным. Я не собираюсь успокаиваться. Мне нравится волноваться. Я стою в длинной веренице любителей этого дела. Волнение у меня в крови.
Я хочу только одного: чтобы волнение больше не делало мне больно, доктор Ходжес. Поэтому я и отваливаю вам столько денег. Просто я снова хочу ощутить себя самой собой.
Впрочем, я отклонилась от того, с чего начала. А начала я с того, что чувствовала бы, если бы потеряла память. Я ударяюсь головой, прихожу в себя и обнаруживаю, что сейчас 2008 год, я располнела, Алиса похудела, а я жена этого типа по имени Бен.
Не знаю, смогла ли бы я снова влюбиться в Бена. А было бы неплохо. Я помню, как это чувство наползало на меня очень медленно, как то старое электрическое одеяло, которое нагревалось так долго, но отлично согревало ледяные простыни, пока я не начинала думать: «Ну вот, я уже и не дрожу. Мне даже тепло. Мне просто удивительно тепло…» Вот именно так и было с Беном. Я начала с того, что думала: «Нечего мне этого парня таскать за собой, если я им совсем не интересуюсь», потом: «А он совсем неплохо выглядит» – и наконец: «Да я по нему с ума схожу!»
Я думаю: стал бы Бен оберегать меня от плохих новостей точно так же, как мы обходим некоторые темы, когда говорим с Алисой? Он страшный лжец. Я могла бы спросить: «А сколько у нас детей?» – и он ответил бы: «Мм, вот в этом нам не повезло», почесал бы щеку, прокашлялся и отвернулся.
Я бы приставала к нему насчет разных подробностей, и в конце концов он бы сдался и все рассказал.
«За последние семь лет у тебя было три беременности по ЭКО и две естественные. Ни один из этих теоретических детей так и не родился. Самый большой срок у тебя был шестнадцать недель, а после этого мы оба так страдали, что думали, не переживем. У тебя было восемь неудачных ЭКО. Да, они изменили тебя. Да, они изменили наш брак, твои отношения с семьей и друзьями. Ты стала сердитой, едкой и, откровенно говоря, частенько бываешь странноватой. Скоро у тебя встреча с консультантом после того постыдного случая в кофейне. Да, это все очень дорого стоит, но лучше, наверное, не вдаваться в цифры».
Вообще-то, доктор Ходжес, у меня было шесть выкидышей. Но Бен об этом не знает. Я доносила только до пяти недель, поэтому вряд ли стоит все считать. Бен с другом уехал на рыбалку, накануне я сделала тест на беременность, потом пошла кровь, и на этом все закончилось. После той рыбалки он вернулся такой радостный, грязный и загорелый, что у меня не хватило духу сказать ему. Так что это был лишь очередной теоретический ребенок. Еще один астронавт, улетевший в пространство.
Так что же я отвечу, когда Бен расскажет мне эту длинную грустную историю?
Вот в этом все и дело, доктор Ходжес, потому что я помню себя прежней – решительной, нерассуждающей. Моя первая мысль: я скажу что-нибудь в духе «если в первый раз не получилось…». В конце концов, я была женщиной, у которой каждый день начинался с разглядывания фотографии снежной горной вершины, подписанной цитатой из Леонардо да Винчи: «Препятствие не может сокрушить меня; любое препятствие преодолевается настойчивостью».
Хорошо сказано, Леонардо.
Но чем больше я об этом размышляю, тем чаще думаю, что, может быть, ничего мотивирующего я бы не сказала.
Вполне возможно, что я просто хлопнула бы руками по коленям и заявила: «Похоже, ты собралась сдаваться».
15
– Джина была твоей подругой. – Мать первой прервала молчание. Стараясь не встречаться глазами с Алисой, она поставила салатницу на стол и продолжила: – По-моему, эту салатницу тебе подарила Джина. Поэтому, наверное, ты о ней и подумала.
Алиса посмотрела на салатницу и закрыла глаза. Она увидела мятую желтую бумагу. Ощутила вкус шампанского. Услышала перелив женского смеха. А потом – пустота…
Она снова открыла глаза. Все смотрели на нее.
– Ну что ж, мне давно пора. – Элизабет посмотрела на часы.
Все вдруг зашевелились.
– По-моему, я запер твою машину! – радостно воскликнул Роджер, нашарил в кармане ключи и вскочил на ноги.
– Смотри не пропусти звонок от Кейт, – напомнила Элизабет, торопливо выходя из комнаты. – А то придется сегодня гостей принимать.
– Пойду провожу! – Барб поспешила вслед за Элизабет.
– Откуда я знаю эту Джину? – Алиса взяла из салатницы маленький помидор-черри.
– Она жила напротив. По-моему, они приехали как раз перед тем, как родилась Оливия. Ты о ней совсем ничего не помнишь?
– Нет. А что, она больше здесь не живет?
Фрэнни ответила не сразу. Казалось, она мучительно подбирала верные слова, а потом заговорила:
– Нет. Они вернулись обратно в Мельбурн. Не так давно…
Алиса тут же все поняла.
Между Джиной и Ником что-то было. Вот в чем дело! Вот почему все так осторожничали.
Джина… Да, Джина… Это имя вызывало резкую, острую боль.
С чего она взяла, что застрахована от супружеской неверности? Это же самое обычное дело. В этом было что-то от мыльной оперы, и, когда такое случалось с другими, всегда казалось, что это очень смешно, но когда происходило с тобой, то земля сразу уходила из-под ног.
Алиса подумала о бедной Хиллари Клинтон. Только представить себе – весь мир знает, что тебе изменил муж, да еще так грязно изменил. Если уж можно было соблазнить Билла Клинтона – а понятно, что на посту президента Соединенных Штатов соблазнов более чем достаточно, – то такое могло случиться и с Ником.
