Она выключила воду и вытерлась синим полотенцем, которое было в рюкзаке. Завернувшись в полотенце, она вытряхнула баночки и бутылочки из рюкзака и расставила их в ряд. Зачем ей все это?
Бери, бери…
Рука сама собой потянулась к банке с золотистой крышкой. Она открыла ее и обнаружила густой, как сметана, увлажняющий крем. Быстрыми, точными движениями она нанесла крем на все тело. Хлоп, хлоп, хлоп… Не останавливаясь, не думая, она взяла стеклянную бутылочку с тональным кремом, капнула им на губку и нанесла на лицо. Она как бы наблюдала за собой со стороны. Тональный крем? Она никогда им не пользовалась. Она вообще мало красилась. Но руки двигались так быстро, а голова так привычно поворачивалась то в одну, то в другую сторону, как будто она проделывала это миллион раз. В щеки она втерла блестящие жирные румяна. Одна за другой открывались баночки, бутылочки, коробочки. Тушь… Подводка… Помада…
Не прошло и пяти минут, как она покончила с этим делом и сложила все обратно в косметичку. Не останавливаясь, расстегнула молнию на боковом кармане рюкзака, мельком подумала, что она там ищет, и вынула складной фен и круглую щетку. Вот и хорошо… Пора сушить волосы. Она включила фен, и снова руки двигались уверенно, не ожидая от нее указаний, что им делать. Щетка гуляла вверх и вниз. Фен с ревом гнал горячий воздух.
Вот выйдешь отсюда, и тогда…
В разуме образовался провал.
…и тогда…
С волосами было покончено.
Она выключила фен, выдернула его из розетки, скрутила шнур, положила фен в рюкзак и снова начала рыться в нем. Как странно… Куда это она так спешит? На пожар?
Она вытянула плоский пластиковый пакет с одеждой, вытряхнула его, нашла пару белья телесного цвета и платье. Кожа ощутила его гладкую роскошную ткань, бюстгальтер привычно приподнял ее грудь. Конечно, красивое платье не налезло бы, но она натянула его через голову, застегнула молнию в боковом шве, даже не ища ее, и поняла, что безобразный жир нигде не выпирает, потому что его больше нет.
Украшения… Она нашла топазовое ожерелье и браслет Ника и надела. Туфли… Ноги без труда скользнули в них.
Она остановилась, посмотрела на женщину в зеркале и заметила, как от страха трясется нижняя губа.
Выглядела она… Что ж, нужно было признать, что выглядела она в общем хорошо. Она поворачивалась то одним боком, то другим, смотрела на себя через плечо.
Привлекательная, элегантная, стройная женщина. Такая женщина, которую она никогда в себе не предполагала. Она стала такой же, как те, другие женщины, которые казались слишком совершенными для настоящих.
Почему Ник хотел уйти от нее? Ведь теперь она чертовски хорошо выглядела!
И все-таки чего-то не хватало…
Духи!
Она нашла их в закрытом на молнию кармашке на задней стенке косметички. Побрызгала оба запястья и вдруг склонилась над раковиной, ухватившись за ее края, чтобы не упасть. Пахло ванилью, мандарином и розами. Вся ее жизнь была заключена в этом запахе. Ее затягивало в мощную воронку горя, бесконечных телефонных звонков, все повышавшегося пронзительного детского крика, бормотания телевизора и Ника, сидевшего на краю постели, с руками, крепко связанными за спиной.
– Извините…
В дверь ванной кто-то стучался.
– Извините! Вы еще долго? Я просто умираю, как хочу в туалет!
Алиса медленно отступила. С лица у нее сползла краска. Что, сейчас опять затошнит, как вчера? Нет.
– Прошу прощения! – крикнула она в ответ. – Одну секундочку!
Она опустила руки в раковину и набрала жидкого мыла, чтобы отбить навязчивый запах духов. Головокружение возобновилось, как только она вдохнула пронзительный, приторный запах клубничной жвачки, смешанный с запахом обеззараживающего средства.
Не помню…
Не помню…
Не помню…
Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса
Когда я приехала, она уже оделась и ждала меня. Глаза у нее покраснели, под ними залегли круги, но волосы были аккуратно прибраны, а макияж – безупречным.
Она была так похожа на прежнюю себя, что я не сомневалась: память вернулась к ней и этот странный антракт в нашей жизни подошел к концу.
Я спросила: «Ну что, все?» – она ответила: «Почти», избегая смотреть мне в глаза, и я подумала, что она, наверное, стыдится своих вчерашних слов о Нике. Она сказала, что ее осмотрел врач, что она подписала все документы и ждет не дождется, когда окажется дома, в собственной кровати.
Выезжая из больницы, мы перебросились всего несколькими словами. Уже по пути домой она разговорилась, и я подумала, что она начнет говорить о множестве дел, которые ей нужно было переделать в те выходные, и о драгоценном времени, которое она потеряла в больнице.
– Сколько у тебя детей? – вместо этого произнесла она.
– Алиса! – воскликнула я и чуть не увела машину в кювет.
– Извини, что не спросила вчера, по-моему, я была в шоке. Нужно было бы позвонить маме, спросить у нее, но я не была уверена, какой у нее телефон, и потом, я подумала: а что, если ответит Роджер?
Я заметила, что считала, будто к ней вернулась память, и она ответила, что нет, не совсем.
Я попробовала настоять, чтобы мы вернулись в больницу, спросила, не наврала ли она врачу, чтобы скорее выписаться, а она, слушая меня, выставила подбородок вперед (и сделалась очень похожей на Мадисон). Она ответила, что, если я отвезу ее обратно в больницу, она заявит, что ей непонятно, о чем я говорю, потому что с памятью у нее все в порядке, и уж в больнице решат, кто из нас сошел с ума, подумают, что это точно я, и наденут на меня смирительную рубашку.
Я ответила, что, по-моему, рубашки теперь больше не в ходу. Или все-таки в ходу, доктор Ходжес? Может быть, и у вас в шкафу на всякий случай одна хранится: если что, раз – и готово!
Алиса сложила руки на груди, вся сжалась, будто уже была в смирительной рубашке, и пропищала: «Развяжите! Это моя сестра – псих! А я нормальная!»
Меня как громом поразило. Это было так… нелепо. Совсем как у прежней Алисы.
А потом мы захихикали, как школьницы. Мы смеялись не переставая, и я везла ее к ней домой, потому что не знала, что еще делать. Смеяться вот так, вместе с Алисой, было очень непривычно и очень похоже на то, как будто пробуешь удивительный деликатес, который ел много лет назад. Я уже и забыла это пьянящее, эйфорическое ощущение от гомерического хохота. Когда мы смеемся от души, то обе заливаемся слезами. Это у нас наследственное, от отца. Смешно. Я и это забыла.
В конце концов они остановились и замолчали.
Алиса раздумывала, не заговорит ли опять Элизабет о том, что надо бы вернуться в больницу, но та не стала этого делать, а вытерла глаза кончиком пальца, шмыгнула носом и потянулась к ручке стереосистемы. Алиса напряглась. Элизабет предпочитала громкий, агрессивный хеви-метал наподобие того, что врубают у себя в машинах мальчишки-подростки, а у Алисы от такой музыки начинала болеть голова. Но по машине полились томные аккорды и запел протяжный женский голос, будто в прокуренном баре, где играют джаз. У Элизабет поменялись музыкальные вкусы. Алиса успокоилась и посмотрела в окно. Улицы Сиднея оказались почти такими же, какими она помнила их. Вот этот кофейный магазин ведь всегда здесь и был? А вот этот квартал вроде бы новый, хотя очень возможно, что он стоит здесь уже лет двадцать и она его просто не замечала.
