— Вы действительно хотите это послушать?
— Хочу.
— Мои так называемые родители — когда до них дошло, о чем говорят эти люди в штатском, хотя сам я ничего не понимал, — так вот, моя «мать» заплакала. «Отец» — как его имя, неважно — слушал их молча. Тот человек, который заговорил со мной — он был очень добрым, — спросил:
«Ты хочешь увидеть свою настоящую маму, Йоханнес?»
«Но вот ведь моя мама», — сказал я, показывая на женщину, которая до сих пор играла эту роль. И тут она разрыдалась. Громко. Муж утешал ее. Просил взять себя в руки.
«Нет… Клаусы опекали тебя, пока твоей маме нездоровилось. Но сейчас ей намного лучше, и она хочет встретиться с тобой».
«Но… это мои родители».
Даже мой «отец» — позже я узнал, что он помогал разрабатывать новаторские методики психологических пыток против диссидентов, — не сдержал слез, когда услышал это.
«Вот что я тебе скажу, — продолжал тот человек. — Давай мы поедем и познакомимся с твоей настоящей мамой, а там посмотрим, как тебе понравится».
Они привезли меня в какой-то дом — он был похож на школу, — и там была большая игровая комната. Помню, я зашел туда вместе с этим человеком, и нас встретила женщина, очень добрая. Она угостила меня соком и спросила, во что я больше всего люблю играть. Я сказал, что мне нравится собирать пазлы. Она принесла коробку. Кажется, это был пазл с Бранденбургскими воротами — из крупных деталей, как раз для малышей. Я устроился в углу и долго собирал картинку. Когда я поднял голову, то увидел, что женщина наблюдает за мной. У нее были короткие волосы. Кажется, она уже тогда была очень худой. Но я посмотрел на нее, и она мне улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Я не очень хорошо помню, что было дальше… но когда мама умирала несколько недель назад, я спросил у нее, что было в тот день, когда она впервые увидела меня после пяти лет разлуки, и она сказала, что изо всех сил старалась не расплакаться. Она очень боялась испугать меня. Но она справилась и даже помогла мне собрать пазл. А потом она рассказывала мне, как я родился, как мой папа писал рассказы, а она пела мне песни на ночь и… Я не помню ничего этого. Но мама пересказывала все так подробно, будто это было вчера. Она сказала, что, чем больше мы говорили в тот первый день, тем больше я проникался к ней доверием. В какой-то момент я устал и положил ей голову на плечо. Она сказала, что даже те мужчины в штатском — а все они были из БНД — не могли сдержать слез. Они оставили нас в этом доме на несколько дней, чтобы я мог привыкнуть к ней. Но я сразу поверил, что это моя настоящая мама, — может, потому, что она была такой доброй и нежной со мной. Потом, примерно черев неделю, они разрешили маме привезти меня домой.
— И дом был…
— В Пренцлауэр-Берге. Та же квартира, где они жили с моим отцом. После его смерти и ее выдворения из страны квартиру отдали другим людям. Но когда Стена рухнула и маме уже не нужно было отбывать ссылку в Карл-Маркс-Штадте, она развила бурную активность. Это я слышал от ее друзей после похорон. Буквально через неделю после крушения ГДР мама нашла очень толковых юристов в Западном Берлине, которые помогли вернуть меня. И Клаусы даже не посмели ничего возразить. Адвокаты и квартиру вернули. Когда пять лет назад у нее начались проблемы со здоровьем, они выхлопотали для нее государственную субсидию, положенную ей как жертве радиации, полученной в политической тюрьме. Неплохие деньги. Кажется, около ста тысяч евро. Мама купила квартиру для нас, для меня. Она сказала, что хочет оставить мне что-то вроде наследства. Кое-что отложила… у нее было бесплатное медобслуживание и маленькая пенсия. Но она уже не могла работать, поэтому все накопления разошлись за пять лет болезни. Но даже при этом она настаивала, чтобы пару раз в год мы куда-нибудь выезжали. Лондон. Париж. Стамбул. Неделя на Сицилии. Неделя в Марракеше. Мы путешествовали скромно. Но все равно успевали все посмотреть. Она говорила, что в молодости, когда из ГДР никуда не выпускали, у нее была мечта — свободно путешествовать по миру. «Как мой Томас». Это ее слова. «Как мой Томас».
Я опустил голову и ничего не сказал.
— Но я опять очень много говорю, ja? Вот и Дитрих жалуется. «Ты не можешь остановиться, Йоханнес. Говоришь все подряд, что только в голову взбредет. А заткнуться вовремя не получается».
— Для меня это совсем не проблема.
— Это потому, что вы чувствуете свою вину. Когда мама попросила меня отослать вам дневники, я сказал: «Зачем? Ты хочешь, чтобы спустя все эти годы этот человек страдал от своей вины?». И она ответила: «Нет, просто я хочу, чтобы он знал, сколько ошибок я совершила».
— Твоя мама никаких ошибок не совершила. В отличие от меня.
— Тогда что вы здесь делаете?
— Встречаюсь с тобой.
— Вы проделали такой долгий путь только ради встречи со мной?
— Как бы тебе это сказать? Ты был такой важной частью нашей жизни в то время. Твоя мама очень страдала от разлуки с тобой. Все, абсолютно все в ее жизни было подчинено тому, чтобы вернуть тебя.
— Я знаю. Я читал дневники.
— И что ты думал, когда читал их?
— Что я думал? Я думал: «Мама, ты была сумасшедшей, столько сил потратила на меня». Кто я — простой парень, который работает в книжном магазине. Я постоянно читаю мангу. У меня почти нет друзей. Девушки тоже нет. И один психиатр сказал нам с мамой, что у меня какое-то маниакальное расстройство, поэтому я все время говорю.
— Твоя мама любила тебя больше жизни.
— Да, и это было ее проблемой. Так же как и любовь к вам.
И снова я промолчал.
— Это больно, да? — спросил он.
Я лишь пожал плечами.
— Скажите мне правду. Вам больно?
— Да. Больно.
— Хорошо, — сказал он все тем же монотонным голосом. — Пойдемте. Я покажу вам, где она жила.
Когда мы вышли на Карл-Маркс-аллее, мимо как раз проезжало свободное такси. Йоханнес сказал, что глупо швырять деньги на то, чтобы кто-то нас подвозил. Но у меня голова шла кругом, джетлег смешался с откровениями Йоханнеса, его невероятной прямотой и глубокой странностью, которая позволяла ему обходиться без политеса и говорить в глаза все, что он думает. Что меня особенно напрягало, так это его способность зреть в корень и выражать правду так, как он ее понимает. И его правда, хотя и в высшей степени субъективная, была основательной и весомой.
Я уговорил Йоханнеса позволить мне прокатить нас на такси. По дороге он сказал мне, что очень скоро надеется открыть собственный книжный магазин комиксов и графических романов. Он даже подобрал помещение — на Пренцлауэр-аллее, между Мариенбургерштрассе и Кристбургерштрассе. В пяти минутах ходьбы от его квартиры на Яблонскиштрассе.
— Пренцлауэр-Берг заселен сплошь молодой буржуазной богемой. Аудитория для комиксов и графических романов — то, что надо. Если мне удастся взять в банке небольшой кредит…
