— Хорошо.
— Спасибо, что так быстро согласился встретиться со мной, — сказал я.
— Не могу сказать, что я в запарке.
— Ты студент?
— Вряд ли. Никогда не учился в университете.
— Это было твое собственное решение?
— В каком-то смысле, да. Если не учишься и плевать, как сдашь экзамены, обычно в университет ты не попадаешь. Но неужели вы проделали такой путь уж не знаю откуда, чтобы послушать о моих неудачах в учебе?
Он произнес все это ровно и монотонно. Я заметил и то, что он ни разу не посмотрел мне в глаза, его взгляд всегда был устремлен куда-то в сторону.
— Я хотел с тобой встретиться, — сказал я.
— Почему вдруг?
— Думаю, ты знаешь почему.
— Чувство вины?
И снова ни злости, ни надрыва в голосе.
— Да, это тоже отчасти объясняет, почему я здесь.
— Я читал дневники. Вы должны чувствовать свою вину.
— Я и чувствую.
— Если вам это интересно, она всегда говорила о вас.
— В самом деле?
— Вас это так удивляет?
— Да нет, просто… больше четверти века прошло…
— Это вы сдали ее ЦРУ?
Я замолчал, опустил глаза, а в голове стучало: я заслуживаю этого… и даже больше.
— Я не буду искать оправданий тому, что я сделал. Это была ошибка. И даже при том, что я не знал настоящую историю, пока не прочел дневники…
— Мама убила того парня. Я был впечатлен. Тем более что он был негодяем. Такой же болван из Штази, как тот тип, что пять лет держал меня под своей опекой.
— Ты пробыл с ним всего пять лет?
— Всего пять лет? Да для меня это была целая жизнь. Впрочем, вряд ли вам интересна эта история.
— Почему ты так думаешь?
— Лучше… про дневники. Они действительно тронули вас?
— Ты удивлен?
— Я вас совсем не знаю.
— Ну, кое-что уж точно знаешь.
— Я знаю то, что рассказывала про вас мама. Знаю, о чем она писала в дневниках. Я знаю, что вы сделали. Знаю, чего ей это стоило.
— И чего же?
— Это другая история.
— Как ей удалось вернуть тебя?
— Вы очень прямолинейный. Все американцы такие?
— Тот, что сидит перед тобой, — да. Так как же она тебя вернула?
Мне ужасно хотелось спросить: «Есть ли у тебя брат или сестра?» Но некоторая отстраненность и даже рассеянность Йоханнеса смущала меня. Тем более что на мой последний вопрос он ответил так:
— Вы разве не собирались заказать мне пива?
Я поднял руку. Подошла официантка. Йоханнес попросил «Хефевайцен». Я сказал, чтобы несли два. Когда официантка отошла от столика, он очень долго смотрел прямо перед собой, ни разу не взглянув на меня. Наконец он произнес:
— Яне хотел этого делать.
— Встречаться со мной?
— Посылать вам дневники. Но мама настояла. Это была ее последняя просьба. И она взяла с меня обещание, что я это сделаю.
— От чего она умерла?
— Рак.
— Долго болела?
Он покачал головой, потом добавил:
— Но она продолжала курить до самого конца, так что можно восхититься силой ее убеждений.
— Так это был рак легких, рак горла?
— Это был рак, вызванный радиацией, которую она получила в тюрьме. Или, по крайней мере, так думали врачи, поскольку около сотни других узников Хохеншонхаузена, находившихся там примерно в то же время, что и мама, умерли от разных видов рака крови. Мама говорила, что когда ее арестовали в первый раз, то фотографировали в специальной комнате, а после этого у нее остались красные ожоги. Радиация. Она незаметна. Эти негодяи думали, что пометят своих подопечных изотопами, а потом будут отслеживать их перемещения. Прямо как в плохом кино про сумасшедшего ученого. Все, кто получил дозу в Хохеншонхаузене, либо уже умерли, либо на подходе. Мама была одной из последних.
— Мне очень жаль.
— В самом деле?
— Ты даже не представляешь.
Молчание. Потом:
— Недавно я столкнулся на улице с моими другими «родителями». Им уже за шестьдесят. Все еще вместе. По-прежнему такие же сухари. Двадцать пять лет их не видел. С тех пор, как мама забрала меня. Они шли прямо мне навстречу. Я еле заметно улыбнулся им. Они прошли мимо, даже не узнали меня.
— Это тебя удивило?
— Это меня порадовало. Потому что когда я был с ними, то не знал, что моя настоящая мама заперта где-то…
— Твоя мама опять попала в тюрьму после того…
— После того, что вы сделали? Конечно. Сначала она была в тюрьме, потом ее отправили в Карл-Маркс-Штадт, в ссылку. Этот город — наша Сибирь. Но вы перебили меня. Пять лет с теми людьми, которые считались моими родителями. Они были очень строгими. Я должен был называть своего нового отца «сэр». Моя «мать» тоже была офицером Штази и нежностью не отличалась. Или, по крайней мере, насколько я помню из того времени. По правде говоря, я помню очень мало, разве только то, что мои «родители» всегда были холодны со мной, официальны. Но… с самого начала я думал, что они мои настоящие родители. И мне казалось, что так и должны вести себя родители. Однажды какие-то люди в штатском пришли к нам домой — мы жили неподалеку отсюда, во Фридрихсхайне. С ними были двое полицейских. Один из мужчин заговорил с моим «отцом». Потом со мной. Он сказал, что хочет отвезти меня куда-то, чтобы я встретился с одной женщиной, которая мечтает познакомиться со мной. Все это было как-то странно. Мои «родители» стояли рядом, ничего не говорили, и один из тех, что в штатском, шикнул на них, а другой вручил им пачку бумаг… На самом деле они говорили моим «родителям», что те получили меня незаконно. И еще им было известно, что в своей «профессиональной деятельности» они совершили множество преступлений против человечности.
Он сделал паузу, и на его губах вновь появилась эта полуулыбка.
— Я слишком много говорю? — спросил он.
— Вовсе нет.
— Обманываете. Я знаю, что много болтаю. Учителя всегда жаловались на меня. Мои друзья то же самое говорят, хотя друзей у меня немного. Дитрих тоже постоянно ворчит.
— Кто такой Дитрих? — спросил я.
— Мой босс.
— Где ты работаешь?
— В книжном магазине недалеко отсюда. Вот уже семь лет. Мы специализируемся на комиксах, графических романах. Особенно японских. Манга.
— Мы ушли от разговора о том, как тебя вернули матери.
