Это было уже на следующий день после того, как приходил следователь.
Должен был прийти военком.
Его нашла санитарка.
Мы с Надькой узнали через два дня. Нас к нему не пускали. Было много милиции.
Когда Надька спросила, почему не пускают, санитарка с ведром помоев все нам сказала.
Хлопая глазами, мы стояли, а потом бросились бежать в разные стороны.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я впал в спячку. Отцу приходилось орать мне прямо в ухо, чтобы я передал хлеб за обедом.
Он бесновался.
- - - Ты смотри! - - - На кого он похож! - - - У него нет глаз! - - - Он спит как пожарник! - - - Он все забывает! - - - Ну скажи - - - Столица Зимбабве?! - - - Не знает! - - - Когда Наполеон стал императором? - - - А?! - - - Не слышу?! - - - Я жрал молча эту гречневую кашу. Эту ненавистную несоленую крупу.
Она должна была сделать меня худым.
Я обедал и ложился на пол. Диван занимал отец. Я засыпал под его шелестение газетами.
Просыпался и шел снова на кухню. Там наливал в холодные комки оставшейся каши молока, разминал их и ел стоя. Иногда, когда отец ленился подбирать картофельные поджарки, я соскребал их, стараясь не шуметь.
Если сковорода была уже замочена, поджарки отделялись быстрее.
Я листал книги. Путешествия, открытия новых стран, подвиги во имя любви, приключения. Цветные рисунки, рисунки карандашом, старые гравюры...
Единственная книга, которая захватила меня так, что я не стал ужинать, была "Гаргантюа и Пантагрюэль" с рисунками Гюстава Доре.
Я смеялся так, что болели челюсти. Я дрожал, как желе на полу.
Это была книга, от которой у меня выступили прыщи. Я рос не по дням, а по часам. Я рос во сне, как огурец.
Впервые я видел, какое богатство заключено в беспредельном хохоте над трагедиями тела, над серьезностью тела.
Я чувствовал, что тело - это храм. В нем могут молиться и могут хохотать.
Эти несколько глав, которые я успел прочесть, освободили меня.
Стоя у зеркала, рассматривая свои складки, свои жиры, я теперь хохотал, как ненормальный. Это была такая забавная одежда, мой жир!
Я видел в зеркале мальчишку, которого одели в гигантскую шубу! Это была не моя одежда! Жир был одеждой с чужого плеча!
Это меня приводило в такой восторг, что я напевал сидя на унитазе, разглядывая, трогая складки на брюхе.
Я стал просыпаться среди ночи от собственного смеха.
А потом мать или отец, кто-то из них забрали ее. Я обыскал всю квартиру.
Я вскрыл все их тайники. Все было напрасно.
Еще несколько дней я по инерции жил, а потом снова стал печальным застывшим боровом с петрушкой в зубах. Мне предстояло написать своего "Гаргантюа".
Или наконец сбросить чужую одежду жира.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Мать пыталась со мной говорить. Она располагала меня к себе фруктами.
Их можно было есть много.
- - - От них не потолстеешь, - - - говорила она, - - - ешь сколько хочешь - - -
Она смотрела на меня. Располневшая, с крашеными рыжими волосами. Расплывшаяся на стуле. С красными от недосыпания глазами.
- - - Сынок - - - сынок - - - что же ты делаешь - - - зачем ты ушел тогда - - - я не спала всю ночь - - - он-то спал как младенец - - - кому ты хочешь причинить боль - - - подумай о нас - - - подумай о себе - - - я так устаю - - - эти аборты - - - кровотечения - - - вчера было два - - - завтра трех будем кесарить - - - потом снова дежурства - - - я так устала - - - так - - - я бы легла - - - легла - - - но кто будет работать - - - кто - - - кто накормит - - - кто тебя накормит - - - нужны деньги - - - отцу трудно - - - он не туда пошел - - - учитель - - - если ты любишь историю - - - это еще не значит, что ты учитель истории - - - он всегда много читал - - - он был талантлив - - - он знал наизусть "Слово о полку Игореве" - - - Пушкина "Полтаву" - - - он способен к языкам - - - но он любит только рыбалку - - - только речку - - - только свои сети - - - ему надо было идти в другой институт - - - какой-нибудь другой - - - а он хотел работать в тепле - - - когда поступил, сказал, все - - - теперь буду в тепле работать - - - не на стройке - - - это его сломало - - - понимаешь - - - он хотел быть в тепле - - - сынок - - - сын - - - почему ты такой кому ты делаешь больно - - - себе - - - ты как будто гонишься за самим собой - - - иногда я тебя не узнаю - - - не узнаю - - - та ночь - - - он говорит, что ничего не помнит - - - та ночь - - - он встал и хотел есть - - - как обычно - - - и снова лег - - - он говорит, что не помнит, что было - - - а ты - - - что ты с собой делаешь - - - помнишь прабабушку - - - когда ты родился - - - она не выпускала тебя из рук - - - ты был огромен - - - она не могла тебя поднять - - - уже была старая - - - она перекатывала тебя - - - меняла пеленки - - - ты писал, как теленок - - - и какой ты был - - - такой спокойный - - - только водил глазами - - - и улыбался - - - смеялся - - - как она тебя любила - - - как - - -
Или иногда она ставила мне пластинки классической музыки.
У нас был старенький приемник с проигрывателем.
Я любил смотреть вечерами, как светится шкала. Это меня успокаивало.
Там были иностранные города. Далекие города, далекие названия. Позывные другого мира, от которого я был так далек... Я будто бы был в дороге. Совсем один.
Она ставила Моцарта, Бетховена.
- - - Послушай - - - послушай - - - тебе это должно нравиться - - - ты похож на меня - - - ты тоже грустить любишь - - - прослушай - - - сколько здесь печали и радости - - - сколько нежности - - -
Я ложился на диван. Он был моим, когда отец куда-нибудь смывался.
Моцарт, Перголези, Букстехуде, Регер, Малер, Чайковский, Гайдн, Альбинони, Григ.
Все они будто пытались рассмешить меня. Я был как Царевна Несмеяна.
Я лежал, и наступала осень. Она пришла, когда я слушал Гайдна.
Ветер срывал листья с карагачей. Пошли дожди.
Я пустил корни на этом диване, под эту музыку. Как картошка прорастает в подвале.
Я выключал приемник, когда мать уходила куда-нибудь. Но все равно эта тоска, эта разъедающая печаль звенела в ушах. Музыка разъедала глаза, как хлорка. Даже когда жрал, то глаза были на мокром месте.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Вся эта история сделала нас взрослыми.
У нас только не было слов, чтобы сказать это. Только мычание.
