— Я не знаю. Но если даже и вышли…
— Может, дашь мне пройти?
Ее голос дрожал от напряжения. Она по-прежнему держала ладонь под рубашкой и прижимала ее к груди.
— Кажется, ты сломал мне ребро, со стоном сказала Фэй. Я едва могу дышать.
Тем не менее она держалась уверенно и спокойно.
Полный контроль над собой. Чарли видел, что она не боялась его, хотя и была настороже. Абсолютная бдительность и быстрота реакции. Но десять минут назад она не смогла увернуться от его ударов. Он отправил ее в полет, и никакая бдительность не помогла. Нет, подумал он, Фэй не такая уж крутая. Будь она действительно в прекрасной форме, и если бы от ее утренних упражнений была реальная польза, ей бы удалось блокировать удары. Да, она неплохо играет в теннис, гольф и пинг-понг. Туг Фэй вне конкуренции. И фигура у нее лучше, чем у любой другой женщины в округе… Могу поспорить, что у нее самое красивое телосложение во всем Марин-Каунти.
—
Пока Фэй искала и успокаивала детей, он бродил по дому в поисках какой-нибудь работы. Чарли вынес из кухни картонный ящик с отходами и отправил его в мусоросжигательную печь. Затем он пошел в мастерскую и завинтил все медные шурупы на ремешке ее кожаной сумочки. Они время от времени раскручивались, и Фэй складывала их в маленький кармашек. Что бы еще сделать, с тоской подумал он Радио в гостиной перестало транслировать классическую музыку и перешло на легкий джаз. Чарли решил найти другую станцию. Настраивая приемник, он вдруг вспомнил об ужине и отправился на кухню посмотреть, что там имеется. Судя по всему, он отвлек Фэй от приготовления салата. На боковом столике стояла полуоткрытая банка с анчоусами. Рядом лежали латук, помидоры и зеленый перец. На электрической плите встроенной в стенку по личному заказу Фэй в кастрюле кипела вода. Он перевел рукоятку с «высокого» накала на «низкий», затем взял нож и начал счищать кожуру с авокадо… Фэй плохо удавалась такая работа. Она была слишком нетерпеливой. Обычно Чарли брал очистку кожуры на себя.
(четыре)
Весной 1958 года мой старший брат Джек, живший в калифорнийской Севилье, украл из супермаркета банку с «муравьями в шоколаде». Он был пойман бдительным управляющим и передан в руки полиции. В ту пору ему исполнилось тридцать три года. Мы с мужем хотели убедиться, что с ним обойдутся по-хорошему, и поэтому помчались к нему из Марин-Каунти.
В конце концов полиция отпустила его. Владелец магазина не пожелал выдвигать обвинений, однако Джека заставили подписать признание о краже. Им просто нужно было отучить его от мелкого воровства, и если бы брата повторно поймали на хищении сладостей, то из-за этого признания он тут же угодил бы в тюрьму. Хитрость торгашей. Слабоумному парню намекнули на свободу, и он все подписал. Его отпустили. А он своими куриными мозгами только о том и мечтал. Расчет барыг оказался верным: Джек не смел и смотреть на этот магазин. Его так напугали, что он даже перестал ломать пустые ящики на свалке грузового дока.
К тому времени мой брат уже несколько месяцев снимал комнату на Ойл-стрит около Тайлера, в цветном районе Севильи хотя следует признать, что эта часть города была одной из самых интересных. Там располагались маленькие магазинчики по двадцать штук на квартал, с лотками, занимавшими пол-тротуара. В них продавали пружины для матрацев, железные трубы с гальваническим покрытием и охотничьи ножи. В юности мы воображали, что каждый магазин был фасадом какого-то храма или тайного сообщества. Несмотря на щадящую плату за аренду комнаты и вполне приличный заработок в его отвратительной бандитской мастерской, Джек тратил кучу денег на одежду и поездки с друзьями, поэтому ему постоянно приходилось жить в подобных местах.
Мы припарковались на стоянке, где брали по двадцать пять центов за час, и, петляя среди желтых автобусов, пошли пешком к многоэтажному дому с меблированными комнатами. Попав в этот район, Чарли начал заметно нервничать. Он все время смотрел под ноги, чтобы не наступить на какую-нибудь гадость. Явный психоз, поскольку на работе он то и дело подставлял свой зад под огонь сварочных аппаратов, под грязь, солидол и металлические стружки. Тротуар был покрыт плевками, обертками от жвачек, использованными презервативами и лужицами собачей мочи, поэтому с лица Чарли не сходила гримаса мрачного протестантского осуждения.
— Не забудь помыть руки после того, как мы выберемся отсюда, пошутила я.
— А я не подхвачу сифилис, если случайно прикоснусь к фонарному столбу или почтовому ящику? спросил меня Чарли.
— Ты можешь, судя по количеству извилин твоего мозга.
Поднявшись наверх и пройдя по темному сырому коридору, мы постучали в дверь Джека. Я была здесь второй раз, но без труда сориентировалась по огромному пятну на потолке, возникшему, скорее всего, из-за вечно протекавшего туалета.
— Неужели он так любит сладости? спросил меня Чарли. Или парень выразил протест по поводу продажи муравьев в супермаркетах?
— Ты же знаешь, он всегда любил животных, ответила я.
Из-за двери послышалось поскрипывание. Похоже, Джек валялся в постели. И это в час тридцать дня! В комнате снова воцарилась тишина. Он явно не собирался открывать нам дверь.
Пригнувшись к скважине, я сказала:
— Это Фэй.
Через полминуты раздался щелчок замка. Мы вошли в его комнату.
Здесь был идеальный порядок как, впрочем, и должно было быть там, где жил Джек. Все блистало чистотой.
Каждый предмет находился там, где ему, по мнению брата, следует быть. Ряды косметических и парфюмерных пробников на столе; на окне уже открытые и выдохшиеся флаконы. Он собирал любые мелочи. Особенно фольгу и бечевки. Матрац был перевернут для проветривания. Сев на скомканное одеяло и простыни, Джек сложил руки на коленях и выжидающе посмотрел на нас.
Из-за нехватки денег он снова носил одежду, в которой ходил еще в юности. Эти коричневые вельветовые брюки мать купила ему в начале сороковых. Голубая хлопчатобумажная рубашка казалась почти белой от многочисленных стирок. Воротник протерся до ниток; пуговицы растерялись, и он заменил их скрепками.
— Ах ты, бедный дурачок, сказала я.
Пройдя по комнате, Чарли спросил:
— Зачем ты собираешь этот хлам?
Он указал на груду маленьких, обточенных водой камней, разложенных на туалетном столике.
— Это образцы породы, ответил Джек. В них может содержаться радиоактивная руда.
Его слова означали, что после работы он по-прежнему совершал дальние прогулки за город. Я знала, что в его шкафу под кучей свитеров, упавших с вешалок, лежала картонная коробка, аккуратно перевязанная шнуром и подписанная корявыми инициалами Джека. В ней хранились изношенные армейские ботинки. Примерно каждый месяц мой брат, как какой-то бойскаут, надевал эти старомодные ботинки, с высоким верхом и крючками на кантах, надевал и уходил куда-то за город.
Для меня это было серьезнее, чем кража. Я убрала стопку журналов с кресла и присела, решив поговорить с ним начистоту. Чарли, естественно, остался стоять, всем видом демонстрируя, что он хочет уйти. Он нервничал в присутствии Джека. Они почти не знали друг друга, и, поскольку мой брат не обращал на него внимания, Чарли казалось, что Джек в любую минуту может учинить какую-нибудь пакость. После первой встречи с ним мой муж беспардонно заявил (ведь Чарли никогда не промолчит), что Джек самый чокнутый парень из всех шизанутых людей, которых он видел в своей жизни. Когда я спросила его, почему он так думает, Чарли ответил, что мой брат не должен так поступать. А раз он так поступает, то, значит, ему нравится выглядеть придурком. Это суждение показалось мне абсолютно бессмысленным, но у Чарли всегда свое мнение.
