— Яша, Яша, что это было?!
— Стреляли, однако, — невозмутимо отвечал Свердлов. Ленину все больше нравилось его хладнокровие. — Из пушки стреляли. Пари держу — из Петропавловки.
— А что это, по-вашему, может означать? — спросил Ленин, стоя у окна и вглядываясь в зарево. — Уж не революция ли?! — воскликнул он, мгновенно похолодев от отчаяния. «А я тут прячусь, как крыса! Бежать в Зимний, скорей бежать...»
— Старайтесь, Ильич, рассуждать логично. Откуда там может взяться революция, ежели все революционное руководство сидит здесь?
«Да, в самом деле, — с облегчением подумал Ленин. — А он, ей-богу, прирожденный министр или управляющий делами. Как мог я раньше не оценить этого типа?» И он спросил Свердлова:
— Скажите, Яша... Как вы относитесь к семье Романовых? Вы лично? — «Пожалуй, ему можно будет поручить аккуратно и без шума вывезти всю мою треклятую родню за границу...»
— Лично? Да никак не отношусь. А что? — осведомился Свердлов с некоторым любопытством. «И Феликс Эдмундович почему-то спрашивал меня об этом, — подумал он, — как странно, что такая маловажная чепуха интересует наших вождей...»
Но он не успел получить ответа на свой вопрос, ибо в этот миг дверь кабинета отворилась и взволнованные революционеры стали умолять Ленина выступить перед ошалевшими от болтовни и безделья делегатами съезда, которые в противном случае собирались прямо в актовом зале открыть стрельбу.
— Да погодите вы с вашим съездом! Там, на улице, кажется, что-то происходит... Ну, объявите в работе съезда перерыв, что ли! — И Ленин вновь прильнул к оконному стеклу, пытаясь понять, куда клонятся события. — И давайте же наконец выпьем водки, господа. Сил нет больше так сидеть.
Меж тем события, которым надлежало спокойно развиваться по плану Феликса Эдмундовича, ближе к полуночи внезапно вышли из-под контроля... Причиной тому были два особенно пьяных и сердитых матроса — Антонов и Овсеенко, — которым осточортело бесплодное стояние на Дворцовой площади, и они, пользуясь отсутствием какого бы то ни было начальства, начали подбивать своих товарищей по-быстрому вломиться в Зимний: оба они были хоть и пьяны, но отнюдь не дураки и догадывались, что там найдется чем поживиться.
— Да погодите вы, ребята, — возражали им некоторые, более спокойные и добрые матросы, которым не хватило спирта и кокаина. (Вполне вероятно, что по природе своей революционный матрос добр...) — Куда торопиться? Пущай энти министры всласть позаседают напоследок. Чего уж там.
— Плевать на министров... Бабы там... — сказал Антонов и гнусно облизнулся. — Цельный батальон баб, ребятушки... — Он имел в виду женский ударный батальон, который, по слухам, вместе с юнкерами нес охрану Зимнего. (Он заблуждался: женщин давно уж отправили по домам.) Но Овсеенко подтвердил его слова.
И по Дворцовой площади понеслось победное «ура»; людской поток перехлестнул баррикады; юнкера без шапок, без ремней, с бледными лицами, с поднятыми руками толпой сгрудились среди развалин; короткая схватка на ступенях лестницы — и Зимний взят! Брильянтов на всех не хватает — тем хуже для обоев! Женщин во дворце не оказалось — тем хуже для юнкеров!..
Набив полные карманы добра, Антонов с Овсеенко, уже не такие сердитые, пошли арестовывать Временное правительство, а остальные матросы разбежались по дворцу и продолжали — а кто б на их месте вел себя иначе? — тащить все, что попадало под руку. И вот уже молодой солдатик Ванька Жуков, забравшись в будуар бывшей императрицы, тянет на себя ящичек трюмо и горстями выгребает оттуда жемчужные и брильянтовые цацки... (А Дзержинский спит, и спит Ленин...) А Ванька уже отбивается от собственных товарищей; он телом хил и слаб, и ему из всей добычи удается удержать лишь пару изумрудных брошек да паршивенькое колечко, цена которому — полтинник в базарный день...
«Брошки продам, — решил он, сидя на полу и утирая кровавые сопли. — А перстенек Катьке подарю. У ней и такого сроду не было». Он очень любил знакомую девушку Катю, но она на него и глядеть не хотела, а ходила с его другом Петькой, который был выше ростом и кудрявый. Он надеялся, что теперь все переменится.
Антонов и Овсеенко подошли к двери, за которой заседали министры. Дверь охраняли несколько совсем молоденьких, безусых юнкеров, окаменевших от страха.
— Здесь Временное правительство? — спросили Антонов и Овсеенко.
— Здесь, здесь! — заюлил юнкер и, заглядывая Антонову и Овсеенко в глаза, видимо, неожиданно для самого себя шепнул, глупо улыбаясь: «Я ваш».
— Нет, спасибо, — вежливо отвечал Овсеенко, а Антонов, усмехнувшись, распахнул двери... Дрожащие от ужаса министры сбились в кучку...
— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас низложенными на х...! — гордо произнес он и рыгнул.
Яков Михайлович Свердлов мирно спал на расстеленных газетах, когда в кабинет ворвался какой-то растрепанный солдат в кожаной куртке, растолкал его и закричал прямо в ухо:
— Товарищ Ленин, Зимний дворец взят!
— Что ж ты, братец, так орешь... — сказал ему невозмутимый Свердлов. — Во-первых, я не Ленин. Ленин там, на диване. А во-вторых, как это Зимний может быть взят?
— Да уж взят. Ей-богу!
— Ну хорошо, хорошо... — сказал Свердлов, пожимая плечами: он не привык спорить с фактами. — А кем он взят? По чьему приказу? Кто руководил штурмом? Что я должен доложить товарищу Ленину, когда он проснется?
— Да чорт его знает, товарищ... Оно ведь как все вышло? Антонов с Овсеенко заорали и побежали... И все за ними заорали и побежали... Как-то так все и вышло...
«Штурмом Зимнего дворца руководил Антонов-Овсеенко», — записал Свердлов на листочке бумаги, чтоб не позабыть. Он не хотел будить Ленина, полагая, что нет никакой разницы, узнает ли тот о взятии Зимнего сию минуту или утром. Но Ленин и сам проснулся.
— Зимний взят? Как то есть взят?! — вскричал он.
— Да чорт его знает, товарищ Ленин. Оно ведь как все вышло?.. Короче, Временное правительство арестовано и отвезено в Петропавловку. А Керенский смылся, лахудра!
Услышав это, все революционеры закричали «ура»; через несколько мгновений весь Смольный знал великую новость, и своды института дрожали от победного клича. Не кричал вместе со всеми один лишь человек: скатившись кубарем с лестницы, не попадая в рукава, ругаясь как последний сапожник, Владимир Ильич мчался в Зимний...
Дзержинский проснулся от шума и криков за окном; он поднял тяжелую голову с подушки, и ужас захлестнул его... Они нарушили приказ! Опоздал! Полуодетый, в сапогах на босу ногу, он, потрясая револьвером, кинулся во дворец. Оттолкнув самозваного коменданта Зимнего дворца Чудновского — тот не узнал его без грима и наклеенной бороды, — он бросился наверх... О, где она, где она, волшебная комнатка!.. Острый взгляд его на бегу отмечал сорванные портьеры, поломанную мебель, загаженные коридоры... Он рванул на себя заветную дверь...
