— От женщины можно желать очень многого, друг мой. Тебе этого не понять. Представь, что... Нет, ладно, ничего не представляй. Ты мне лучше скажи, Гриша... Ты ведь все сплетни собираешь...
— Никаких я сплетен не собираю, — обиженно возразил Зиновьев. — А какие именно сплетни тебя интересуют?
— Ты ничего не слыхал о моей Наде? Зиновьев — этот распутный сапожничий сын,
шельма, вертопрах и обжора — все понимал с полуслова, за то Ленин всю жизнь и ценил его. Он ухмыльнулся и сказал:
— Ты хочешь знать, не таскается ли она с другими революционерами? Да вроде бы нет. Лева, правда, как-то видел ее с Анатолем... Они разговаривали весьма интимно.
— С Луначарским?! Не верю. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда... Брось-ка ты, Гриша, свой пасьянс. Давай лучше в подкидного перекинемся.
Невинная детская игра, как всегда, отвлекла Владимира Ильича от грустных мыслей и успокоила его нервы. Часа через полтора, когда нос Зиновьева уже совсем распух, — они играли, как всегда, на щелбаны, — тот начал хныкать и просить пощады. Ленин отложил карты, потянулся и проговорил уже весело:
— Дураком родился, дураком помрешь... Такая уж твоя планида, Гриша.
— Ты просто передергиваешь, — с легким укором сказал Зиновьев, разглядывая свое лицо в карманное зеркальце. Даже с красным носом и лиловым синяком он был по-прежнему смазлив — одни ресницы чего стоили — и, сознавая это, самодовольно улыбнулся своему отражению.
Владимир Ильич подозревал иногда, что от этих болезненных щелчков по носу его бессменный карточный партнер получает какое-то особое, непонятное здравомыслящему человеку наслаждение, но, в конце концов, это было его личное дело. Среди революционеров попадались люди с куда более удивительными привычками — например, Богданов с его постоянными разговорами о кровопусканиях и кровопереливаниях... «Да взять хоть того же Феликса: после парижских приключений он без скальпеля и из дому-то не выходит. А уж когда ему приходит охота посидеть в тюрьме — его сокамерники потом такое рассказывают о его затеях, что даже у меня язык не повернется повторить... Бичевания, распятия, терновые веночки, и чтоб гвозди непременно были железные... (Все это было злопыхательское вранье. Ничего подобного Феликс Эдмундович никогда не совершал, и уж во всяком случае не железными гвоздями.) Но что делать? Социальная революция невозможна без сексуальной. Я буду просвещенным монархом и не собираюсь вставать на пути прогресса». Чтобы проверить свою гипотезу, Ленин снова взял колоду карт и хотел было еще раз стукнуть Зиновьева по носу, но тот отстранился с недовольным видом. Тогда Ленин сказал примирительно:
— Никогда я в дурака не передергиваю, просто мне карта прет... Я вот иногда думаю: сбежать бы от них от всех на недельку... Засели бы с тобой в каком-нибудь шалашике и сутками напролет играли... Ох, Гриша, заболтался я тут с тобой. Мне пора. Инесса, наверное, уже давно вернулась с лекции.
Попрощавшись с Зиновьевым, Владимир Ильич сбежал по ступенькам на первый этаж, насвистывая сквозь зубы. Он уже собрался постучаться к любовнице и даже улыбку заготовил, но внезапно — о ужас! — до его слуха донесся пронзительный голос жены... Он замер, прислушиваясь: дверь была толстая, и он не мог разобрать ни слова. Потом Инесса что-то отвечала своим певучим низким голоском... Кажется, драки нет... Он тихо, ступая на цыпочках, вышел во двор. Пригнувшись, подобрался к окошку — ставни были открыты, кружевная занавеска колыхалась от ветра, — и осторожно глянул внутрь.
К его удивлению и облегчению, обе женщины сидели друг против друга за столом и беседовали довольно мирно, во всяком случае, в волосы никто никому не вцеплялся. В руках у Инессы было вышиванье; Надежда Константиновна суетливо щелкала замочком своего ридикюля.
— ...Хорошо также добавлять смородинный лист и укроп.
— Я непременно попробую сделать, как вы говорите, Надя.
— Жаль, что здесь нет хорошей рыбы. Эта Иветт по сравнению с нашим Енисеем и даже Сеной — просто лужа. Когда мы жили в Париже, я каждый день ходила на рынок и покупала свежую рыбу. Ильич очень любит уху.
— Надя, я так виновата перед вами...
— Ах, бросьте, милочка. Мы с вами цивилизованные, передовые женщины, и нам не пристало... Но расскажите мне про ваших деток... Вы, должно быть, страшно скучаете по ним.
— Да, очень. Но у меня здесь так много работы...
— Анатолий Васильевич прекрасно отзывался о вашей последней лекции.
— Вы очень добры...
Ленин крякнул, покрутил головой. Однако! Но он был доволен, что все обернулось так. Он, как всегда, недооценил свою жену. Надька Минога осталась далеко в прошлом. Он решил не мешать дамской беседе и воротился наверх, к Зиновьеву. Вскоре пришел Лева, и они сели играть уже втроем. На сей раз Ленин продулся вчистую и честно заплатил по счету — фальшивыми франками. Он терпеть не мог, чтоб его били по носу.
— Надя, ты не починишь мне рубашку? — спросил он на следующее утро, всем своим видом демонстрируя готовность к примирению.
— Починю. — Она скупо улыбнулась. В глазах ее он с радостью увидел прежнее доброе выражение. — Ты знаешь, Ильич... Я познакомилась с твоей Инессой.
— Да?
— Она очень милая и производит впечатление порядочной женщины. Никогда и не подумаешь, что француженка. Я совсем не так ее себе представляла.
— Я рад, что она тебе понравилась.
— Вот и прекрасно, — спокойно ответила Крупская. — Давай разведемся. Ты женишься на ней. Нельзя так компрометировать ее. Это неблагородно с твоей стороны, Ильич.
— Надя, опять ты за свое! — Он снова подумал, что у жены, наверное, есть любовник. Иначе б она так легко не примирилась с Инессой. Он сдержал себя и проговорил так кротко, как только мог: — Давай, дружок, немного подождем... Ты прости меня, если я тебя обидел.
— Бог простит... — машинально отозвалась она и, вдруг оживляясь, сказала: — Ильич, вообрази: Анатолий Васильевич в своей лекции говорил, что мы должны построить нового Бога взамен старого...
— Богостроитель хренов! — Ленин фыркнул насмешливо и сердито. Ему начали не нравиться эти постоянные ссылки на авторитет Анатолия Васильевича. И он вспомнил глупую сплетню Зиновьева...
«Нет, не может быть! Балда Луначарский, этот расфранченный светский хлыщ, этот изнеженный декаденток, пьеро с зеленой гвоздичкой в петлице, дешевый стихоплет, — и моя клуша! Да я скорей уж поверю, что Лева Каменев по пьяни с ней переспал: всем известно, как они друг к дружке расположены... Вдобавок Луначарский, помнится, женат на богатой купчихе, и у них шестеро детей... Бред, бред! А насчет Боженьки я с ним еще потолкую. Это все сумасшедший Богданов его сбивает с панталыку. Вот тоже фрукт! Философская сволочь! Воображает себя вампиром... Все они тут от безделья с ума посходили».
— Ильич, когда же мы поженимся? Надя сказала мне, что она не только не против развода, но даже сама предлагает тебе это. Ах, она такая чудная, прекрасная женщина! Сразу видно светскую даму.
