— Не хочется, — слабо возразила Надежда. Ей было неловко признаться мужу, что она уже побывала в Лувре, но обилие статуй и картин с обнаженными мужчинами и женщинами смутило ее, и она поспешно ретировалась.
— Ну так в cinema сходи, — сказал Ленин. Он обожал синематограф и ходил бы туда каждый день, если бы время ему позволяло. Но у жены, оказывается, было на уме другое:
— Ильич, а вот Гриша и Лева говорят, что приезжает наш русский балет... Они слыхали, как там замечательно пляшут... А еще Федор Иваныч будет петь... — Она прерывисто вздохнула. (Как-то Ленин подарил ей граммофонную пластинку с записями Шаляпина, и она плакала всякий раз, слушая «Дубинушку», а Владимир Ильич недоуменно косился на нее и пожимал плечами: сам он плакал только над «Апассионатой», под звуки которой в молодости жестоко проигрался в Харькове.) — Не взять ли и нам билеты?
— Рассказывают, что Нижинский бесподобен, — сказал Зиновьев и томно закатил глаза к небу.
— Magnifique! Delicious! — поддержал его Каменев. — Фокин... Модернизм...
— Magnifique, magnifique... — хмуро проворчал Ленин. Он любил балет — во всяком случае, балерин, — но модернистское искусство казалось ему невыносимо скучным. — Знаю я ваш magnifique... А из баб там кто будет?
— Ах, этого добра полным-полно. Карсавина, Павлова, Кшесинская, Идочка Рубинштейн...
«...Повидать, что ли, Малечку? — лениво подумал Ленин. Ему и в голову не пришло, что Зиновьев с Каменевым ошибаются, и Кшесинская, вдребезги разругавшаяся с Дягилевым, в русских сезонах участвовать не будет. — Она. конечно, постарела, бедняга, с тех пор как Николаша увел ее у меня... Или это я у него увел? Уж и не упомню».
Сказать по совести, Ленин даже не был уверен, что знаменитая прима вспомнит его при встрече. При этой мысли мужское самолюбие взыграло в нем, и он сказал решительно:
— Ладно, Надюша. — И попросил проныру Зиновьева достать билеты — хорошие, но дешевые.
Позднее, когда супруги уже лежали мирно под пуховыми одеялами в своих узких кроватях, разделенных абажуром на длинной железной ноге, Ленин сказал жене:
— Надюша, рыбка... Наверное, скучно тебе со мной?
— Что ты, Ильич! — испуганно прошептала она. — Я совершенно счастлива. Я о тебе забочусь, а больше мне ничего и не надо. И бог с ним, с этим балетом: если тебе жалко денег, то и не пойдем.
— Не выдумывай глупостей! — сердито сказал он: как всякому мужчине, ему было обидно, когда женщина говорила, будто ему жаль денег. — Надя, а в деревню не хочется? Свиньи, куры, гуси...
— Нисколечки.
— Ну, спи. — И он, отвернувшись к стене, закрыл глаза.
— Спокойной ночи, Ильич... — чуть слышно донеслось с соседней кровати.
«Шатле» был полон. Давали «Павильон Армиды». Ленин уже знал, что Матильды Кшесинской не будет, но это не особо его огорчило. К чему ворошить прошлое? «Когда-то юная Малечка была великолепна в постели, но теперь... Да ну ее к чорту. Говорят, эта молодая Карсавина тоже очень мила. И Надя так радуется, бедняжка...» Он искоса глянул на сидевшую подле него подругу жизни: обмахиваясь кружевным веером, она живо стреляла по сторонам своими выпученными глазами. Модный туалет по-прежнему сидел на ней как на пугале, но в остальном она держалась уже вполне светски. Ленин тоже огляделся по сторонам. В зале было полным-полно богатых русских: можно завести полезные знакомства... «Эти набитые кошельки так и просятся, чтоб их облегчили... Да, надо сказать Надюше спасибо, что притащила меня на этот дурацкий балет!»
В другом ряду партера, наискось от их с женою мест, сидела очень изящная женщина с каштаново-рыжими кудрями. Ленин безошибочно, с ходу, определил в ней француженку: никто больше не умеет так одеваться. «Очень даже ничего... Тощевата немного, но глазки, глазки, шейка! Надо будет познакомиться...»
Так Владимир Ильич впервые увидел Инессу Арманд.
Но он тотчас позабыл о ней, потому что его взору представилось нечто куда более занимательное.
В одной из дорогих лож, развязно облокотясь на перила, сидели несколько разодетых вертопрахов, щебеча по-французски; что-то в осанке и движениях одного из них показалось Ленину смутно знакомым. Он попросил у жены бинокль, пригляделся: определенно этот франт б безупречном фраке, с моноклем в глазу, с выкрашенными в смоль волосами и тонкими черными усиками, подкрученными кверху, был Дзержинский! Настроение у Ленина сразу испортилось. «Нигде от этого распросукина сына спасения нет; а говорил, что в Варшаве сидит на нелегальном положении... Небось, специально притащился следить за мной, не трачу ли я на себя и жену партийные деньги... Нако-ся, выкуси! — И он сложил в кармане фигу. — Я и партия едины, как близнецы-братья: куда хочу, туда и трачу». Но загримированный Дзержинский не обращал на Ленина никакого внимания и вроде бы даже не заметил его. «Вот уж никогда б не подумал, что эта снулая рыба балетом интересуется... А кто эти крашеные уродцы с ним в ложе?» Перегнувшись через колени жены, он задал этот вопрос Зиновьеву — тот знал всех и вся.
— Ах. какой же ты некультурный, Voldemare... Это Марсель Пруст и Жан Кокто. А третьего я не знаю, — со вздохом признался Зиновьев. — Но он очень симпатичный.
«Господи, что за идиот! — подумал Ленин. — Однако же Надюша тоже не узнала Дзержинского... Что он тут делает, если не присматривает за мною?! Неплохо бы это выяснить...»
Дирижер встал за пульт, раздался мощный раскат литавр, медленно поднялся занавес, и представление началось. «Пресвятые угодники, красота-то какая... — благоговейно прошептала Надежда Константиновна: она впервые в жизни была в театре. — А это все из золота?!» Ленин недовольно покосился на фыркнувшего Зиновьева — не любил, когда чужие над Надей смеялись — и терпеливо объяснил ей, что такое декорации.
Гигантские часы с амурами пробили полночь; из их раскрывшихся дверец высыпались двенадцать кордебалетных девочек и начали танец. «Вот чего он приперся, — догадался Ленин, — он же известный спец по малолеткам... (Ленин уж несколько лет знал об этом: он слыхал об эротических причудах Дзержинского от петербургских, парижских, лондонских, брюссельских и даже финских проституток.) М-да, ловко он провел меня тогда с той цветочницей... И что хорошего можно в этих детишках найти? Им бы еще в куклы играть... У меня такая дочка могла бы быть... А может, и растет где-нибудь...» Однако же Дзержинский вовсе не глядел на сцену, а болтал о чем-то со своими нелепыми спутниками. «Ну, может, он вербует этих типов в партию. Что за неугомонный человек!»
— Nadine, — зашептал Зиновьев Крупской, — сейчас обратите внимание на это pas-des-trois...
«Если она спросит „чаво?“ — придется провести с ней воспитательную работу», — подумал Ленин. Но Надежда только кивнула: она прекрасно понимала и говорила по-французски, хотя и с выговором, характерным для простонародных кварталов Парижа. Ленин с облегчением вздохнул и стал внимательно глядеть на Карсавину и еще одну хорошенькую балерину «В варьете, конечно, ногами интересней выделывают... Но и эти ничего...»
