— Он, кажется, мог бы написать «благодарствуйте» или «поздравляю», — сказала Надежда Константиновна. — Невежа какой.
— Да уж... Нет чтобы компенсировать мне затраты на вербовку! — в сердцах сказал Ленин: он искренне позабыл в ту минуту, что никаких затрат не было, как и вербовки. — Зато ты у меня умница... Прочла б ты, Надюша, какую-нибудь книжку Горького да рассказала мне. А то неудобно: вдруг он что-нибудь спросит.
— Ох, Ильич, как на духу тебе скажу: скучные его книжки, непонятные. У Толстого и Эжена Сю куда как лучше. А человек-то он хороший, душевный, дай ему Бог крепкого здоровья... А полюбовница его — актриска-то — стерва, Бог ее накажет...
— Надюша, перестань тыкать мне в нос своего боженьку. Я тебе сто пятьдесят раз объяснял, что никакого бога нету. Это медицинский факт. Мы с тобой состоим в передовой партии и должны быть атеистами.
— А как же товарищ Железный? Он же, говорят, монахом был. И теперь чуть что — адские муки поминает и геенну огненную.
— Его в детстве ксендзы охмурили и сбили с панталыку, — сказал Ленин. — Поэтому он такой... железноголовый.
До восьми лет Ленин, как все дети, верил в Бога и молился ему. Но о чем бы он ни попросил Бога — Бог никаких его просьб никогда не исполнял. Даже когда Алена Родионовна сломала ногу, Бог не захотел исцелить ее. Нога срослась плохо, и Алена Родионовна, самый добрый человек на свете, навсегда осталась хромою. Тогда Ленин решил, что Бог злой, и стал писать его с маленькой буквы. Учитель закона Божьего отругал Ленина и обещал, что Бог его накажет. Но Бог и тут никак не проявил себя. Ленин понял, что Бога нет, и никогда бы больше к этому скучному вопросу не возвращался, если б окружающие не заводили с ним споров. (Что же касается Дзержинского — конечно, его считали атеистом, и он поддерживал в окружающих это убеждение. Но в глубине души он навсегда остался истово верующим человеком, и Бог его был под стать ему самому — суров и справедлив, с горячим сердцем и холодной головою.)
— Все талдычат про грехи да царствие небесное, — горько сказал Ленин, — а сами втихую водочку жрут и девок щиплют. Знал бы Иисус Христос, кто от его имени делами заправляет, — в гробу бы перевернулся. Он-то был неплохой человечище. Людей кормил и баб жалел.
2
— Максимыч, дело в шляпе. Я вас сейчас приму в ряды революционеров.
— Так вы...
— Да. Я — лицо уполномоченное.
— Я чувствовал, я знал! — обрадовался Горький.
— Отныне у вас будет кличка, как у всех порядочных людей. Мы предлагаем вам кличку «Вкусный».
— Польщен чрезвычайно.
— Так что смело берите у вашего Саввы денежки. Только берите напрямую, без посредничества Марьи Федоровны, ладно? Незачем обременять даму этими скучными материями... Кстати, познакомьте и меня с ним.
И Владимир Ильич был честь по чести представлен Морозову. Савва ему понравился. Он был абсолютно не похож на карикатурного купчину-эксплоататора: одет по-европейски, лицо умное, но не хитрое, а какое-то задумчивое. Ленин отчаянно ему завидовал, но не черной завистью, а белой, продуктивной. Он и сам хотел бы быть крупным предпринимателем. «Ничего, стану императором — дам Савве развернуться. Пусть поднимает промышленность и развивает коммерцию. Окупит свои вложения с лихвой».
— Наконец-то я вижу перед собой настоящего революционера, — говорил Морозов. — Очень, очень рад.
— А почему вы так сочувствуете революционерам? — спросил Ленин.
— У меня имеются на то веские причины, — ответил Морозов.
— Можно полюбопытствовать, какие именно?
— При всем уважении к вам — не могу их назвать. Я объясню это только первому лицу в вашей партии. Ведь вы — не первое лицо?
Владимир Ильич скрепя сердце вынужден был признаться, что покамест не первое.
— Вы сведете меня с первым лицом?
— Сведу, сведу, — буркнул Ленин. Ему почему-то не хотелось знакомить Морозова с Дзержинским. Он сам не мог себе объяснить, отчего сама мысль об этом рождает в его душе дурные предчувствия. «Чортова конспирация, — подумал он, — того и гляди с ума сойдешь: намеки, суеверия...»
— У г-жи Андреевой был один знакомый революционер, но, как только я захотел с ним встретиться, он куда-то подевался...
— Успокойтесь, Савва Тимофеевич. Теперь он от вас никуда не денется.
— Вообще-то у меня есть подозрение, что она меня обманывает, — сказал Морозов. Лицо его сделалось так печально, что Ленин не выдержал и, хотя не любил соваться в чужие делишки, сказал:
— Да любит она вас, любит. Не расстраивайтесь. Просто Вкусный ее ревнует очень.
— Что? Любит?! — Морозов неожиданно расхохотался. — Милый мой, я никогда в жизни не был с этой дамой близок, и мне в высшей степени безразлично, кого она там любит... Она пыталась, конечно, соблазнить меня, но не имела успеха.
— То есть как? — опешил Ленин. — Всякая собака знает, что Андреева была у вас на содержании, вы ее безумно любили, а Горький увел ее от вас.
— Чушь и чепуха, — отрезал Морозов. — Мои контакты с нею имели исключительно деловой характер. Она вызвалась передавать революционерам деньги — я согласился. Теперь жалею: мне кажется, она присваивала половину этих сумм. (Ленин не стал его разочаровывать: пусть думает, что только половину.) Не ее я содержал, а Художественный театр и революцию.
— Нич-чего не понимаю, — сказал Ленин, который и в самом деле ничего не понимал.
— Когда вы занимаете в обществе определенное положение, — пояснил Морозов, — про вас непременно распускают идиотские сплетни, не имеющие ничего общего с действительностью. Вот ежели вы в будущем займете высокое положение — а я убежден, что займете, — сами убедитесь.
— Вы полагаете?
— Про вас начнут говорить и писать чорт знает что; все поступки выворотят наизнанку; черное назовут белым... Припишут вам мысли и дела, коих за вами сроду не водилось... Ваше рожденье, смерть вашу — все, все оболгут и исказят до неузнаваемости; правды о вас не будет знать никто и никогда.
«Не может быть, — подумал Ленин. — Наверное, он все-таки преувеличивает». Ему была неприятна мысль о том, что какие-то сплетники и писаки начнут выдумывать о его жизни небылицы, когда он станет императором. «Нет, нет, не верю: он, должно быть, просто хочет отпереться от унизительного треугольника романа...»
— Мария Федоровна сама говорила, что Горький ревнует ее к вам, — сказал он Морозову.
— Разумеется, ей выгодно, чтоб ее считали моей любовницей, — сухо ответил Морозов. — В действительности общение с г-жой Андреевой всегда было мне неприятно до крайности.
— А Горький-то хоть знает, что вы никогда не жили с Андреевой?
— Он, как и все, попался на удочку сплетен. Да и ему лестно думать, будто он отнял ее у меня. Я же Горького искренне уважаю и пожелал бы ему не такой жены, а более порядочной и умной...
