Я знаю странную штуку и вам скажу. Любовь можно избыть, если тебе дадут этот шанс. Когда тебя не только не любят, но и никакой отдачи от партнёра нет, а у тебя к нему накопилось чувств, надо разрешить себе их проявлять, и они начинают иссякать. Если он их поощряет сексом и обещаниями, машинка будет долго крутиться, но если нет, в какой-то момент резервуары пустеют. У тебя был к нему запас любви, и он не прогорк и не пропал, а истратился, и ты возвращаешься к себе налегке.
Другое дело, это почти невозможно: принимающий редко когда не эгоистичен настолько, чтобы не подпитывать дающего хотя бы намёком; а донор обычно не столь светел, чтобы всё отдать и уйти без гнева и надежды. Ведь проявлять нужно не обиды и горечь, – их-то можно слить куда угодно, – а именно любовь, которая есть у тебя для этого конкретного человека, сделанная по его мерке, её потом никому другому не передаришь, она будет только гнить и отравлять. Пожалуй, именно напоследок она совершенно бескорыстна – потому что безнадежна. В идеале гранатовый браслет следует вручать без горечи, а принимать без чувства вины; как будто привозишь человека к морю, в последний раз. А точней, – море к человеку.
Теоретически, теоретически это возможно, я уверена.
Когда я думаю о любви, мне становится холодно.
Иногда снится: кого-то убиваю и должна спрятать тело; прячу его и почти забываю, но потом происходят перемены, ремонт, переезд, и ясно, что оно вот-вот найдётся. Я тогда чувствую очень много тоски и этот самый холод, который узнаю потом днём, когда думаю о любви.
Как будто призывают в армию и нельзя откосить. Ты в одночасье должен уйти, с голым затылком и с красными обветренными руками, с пустым клокочущим животом. Осиротеть и осиротить всех, кто к тебе привык, довериться непонятно кому и действовать, всё время действовать. Имущество сжимается до вещмешка, прошлое – до корочек документов, сердце – до сигаретной пачки.
У того, с кем приключилась любовь, не остаётся ни выбора, ни путей отступления. Поэтому лучше бы и не ввязываться, сбежать до того, как всё станет непоправимым. Тут откосить проще, не надо сдаваться в дурку, а наоборот, следует доказать свою вменяемость. К тому же любовь – дело не одинокое, есть второй человек, который облегчает задачу. Он ведь тоже не очень-то рвётся на эту войну. И вместо того, чтобы выбрасывать лишнее, брить голову и переобуваться в туристические ботинки, вы оба передумываете: называете всё как-нибудь попроще – «всего лишь сексом», например, – прикручиваете фитильки, подыскиваете друг другу замену и осторожно расходитесь с доброжелательными лицами. Вы и в детстве знали разницу между тем, чтобы, не слушая старших, целый день играть во дворе, и тем, чтобы сбежать в Америку. Вот и сейчас пора закончить праздник непослушания и отправиться по домам.
Какие-нибудь «салаги любви», которым не хватило ума не встревать – пусть они уходят навсегда.
Мы остаёмся.
– Скажи мне что-нибудь на прощание.
– Я буду писать тебе.
– Не то.
– Я не вернусь.
– Не то.
– Они положили сырой порох, Марта.
Истории с баронами М., которых она любила, всегда кончались одинаково, хотя развивались по-разному. Один из них свихнулся и сделался сумасшедшим садовником Мюллером. Другой удержался в своём уме, но тоже превратился в садовника, женатого на булочнице. Третий остался собой, но предпочёл подъём по бесконечной верёвочной лестнице и лезет по ней до сих пор. Общим было одно – сырой порох. Поджечь для красивого самоубийственного полёта оказывалось нечего, влажного заряда хватало на смешной пшик и безопасный шлепок на задницу. И потому, каждый раз, когда он в финале красиво оборачивался через плечо и вопрошал: у кого ещё есть такая женщина?! – ей оставалось только выдержать паузу и ответить – ни у кого. И у тебя тоже меня нет. Не нужно было соглашаться на сырой порох, Карл.
Когда в постели закрываю глаза, всё чаще вижу лодку с острым носом, на дне которой я лежу, а она плывёт вниз, по серой туманной реке. Она уже давно у меня, эта лодка. Появилась много лет назад, сначала картинкой. Был один человек, который вдруг принялся на всех обрывках рисовать схематичную лодочку, уплывающую в солнце, и фигурку в ней. Потом он пропал, и я думала, что та фигурка – он.
Однажды залезла в горы, сложила круг из веток и всю ночь ждала рассвета, лёжа на спальнике и глядя в небо. Тогда казалось, что лодка, это я, самая лёгкая в мире.
Потом целый год думала, что я солнце, к которому она плывёт. А теперь всё чаще чувствую, что я вода. Судя по всему, постепенно стану фигуркой, а потом ничем.
Я уже знаю и реку, какой она будет (как Дунай в тумане), и солнце. Лодки же такие есть в Таиланде, я видела фото.
Письмо
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Дорогая, я пишу тебе это письмо со спины свежепоиметого товарища – в смысле, девушка спит, и я вышел покурить, да, на берег океана, который ты ещё не видела и не увидишь, скорей всего, никогда. Разве что став пеплом, если правильно составишь завещание, и среди твоих бесчисленных мужиков найдётся один, кто согласится его исполнить. Впрочем, помня твою мерзкую манеру расставаться, это вряд ли. У них обычно не остаётся сил даже сбежать, поэтому они расползаются, подвывая и вздрагивая. Я оказался на удивленье крепким, но не рассчитывай, я не возьмусь.
Девочка эта, знаешь, на четыре года моложе, чем была ты, когда уходила семь лет назад. А значит, на шесть, чем когда мы познакомились. Не запуталась? Сможешь подсчитать вашу разницу? Я уверен, не ошибёшься, ты неплохо справлялась с цифрами и всегда психовала из-за возраста.
У неё длинные светлые волосы и маленькие сиськи, как раз такие, как ты всегда хотела. Даже порывалась уменьшить свои, хотя мне нравились именно большие. Но тебе плевать, что там нравилось мне.
Она худа, сильна и на голову выше тебя. Ты бы её одобрила, скрипя зубами от ревности. Зовут её, жаль, иначе, для полного совпадения с твоими невоплощёнными мечтами об идеальности, было бы забавно, окажись у неё твоё имя, – но жизнь не есть текст, хотя ты всегда так считала. Да и не могут молоденькую английскую студентку звать Чибиска. Так вообще не могут звать никого, с кем можно переспать. Я обозвал тебя так, имея в виду песенку «У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак». Чибис, Чиби́ска – ты всегда многовато волновалась, хотя никогда не кричала. Нигде, кроме как в постели, да и то не так уж часто, и я обычно не был уверен, справился ли. Ты говорила, что справлялся, но тебе нельзя верить. Совсем. Ни в чём. Никогда.
