– Здесь вы в полной безопасности, – произнес Али, впуская Лемехова в номер. – Вы хотите отдохнуть? Или погулять по городу? До встречи с президентом еще много времени.
– Хочу погулять.
– Тогда через двадцать минут я жду вас внизу.
Номер был прекрасный, с мебелью, инкрустированной перламутром. На столе красовалась драгоценная ваза. Пол устилал восточный ковер. Окна выходили на островерхую мечеть, на мерцающую, как слюда, улицу и на туманные горы горчичного цвета, в слепящем солнце. Лемехов подумал, что земля, на которой он оказался, описана в священных текстах. Здесь жил Ной, совершил свое злодеяние Каин, ступала нога Иисуса, Савл превратился в Павла. И если отрешиться от политики и войны, от современного шумящего города, то вдруг заструится музыка библейских времен, зазвучат исчезнувшие языки, и военный переводчик Али предстанет библейским пастухом, окруженным кроткими овцами.
Лемехов принял душ. Сменил темный костюм на светлый. Переложил из одного кармана в другой еловую веточку, ту, что снял с креста на материнской могиле. Спустился в холл, увлекая за собой двух молчаливых охранников.
Сады Семирамиды роняли вниз зеленые плети. Шелестел и плескался фонтан. На диванах, на расшитых подушках непринужденно сидели люди, и служитель подавал на подносе чашечки чая и кофе. Бережно расставлял на узорных столиках. Слышался смех, громкая арабская речь. Ничто не напоминало о войне, которая приближалась к городу. И только в стороне, в узорных креслицах сидели два автоматчика. Поглядывали на стеклянную дверь, пропускавшую посетителей.
Появился Али, улыбался фиолетовыми губами, смотрел глазами кроткого библейского овна.
– Евгений Константинович, может быть, вы хотите пообедать здесь, в ресторане? Или мы погуляем, и я отведу вас в ресторан с национальной арабской кухней?
– Дорогой Али, мы погуляем, а потом, перед визитом к президенту, пообедаем.
Они посетили базар, огромное, расположенное в старом городе торжище, под стеклянной кровлей, с бесчисленными лотками, лавками и витринами. Густо, в обе стороны, валила толпа. Лемехову казалось, что его окунули в горячий вар, в вязкое накаленное месиво. Он медленно продвигался среди тюрбанов и долгополых облачений, смуглых лиц и блестевших глаз. Охранники были рядом, то пропадая, то возникая в толпе.
– Вы можете что-нибудь купить. Какой-нибудь сувенир, – произнес Али.
– Хотел бы купить весь базар, так все красиво и необычно.
На него вдруг нахлынуло восхитительное детское веселье, радостное обожание. Базар был разноцветным балаганом, в котором одни декорации сменялись другими, одни фокусники и затейники уступали место другим. Юркие дети пускали ввысь мигающих огоньками птиц. Крикливые зазывалы хватали покупателей за рукав и тащили к своим нарядным лавкам. Медные изделия сияли, как солнца, – самовары всех мастей и размеров, чеканные чаши и чайники с грациозными шеями, ковши и котлы, в которых мог поместиться баран. Торговец в клетчатой шапочке ставил на полку медную лампу. Был похож на волшебника, владеющего чудесным светильником.
Лемехов любовался музыкальными инструментами, которые, казалось, ждали музыкантов, чтобы зазвенеть, забренчать, запеть на восточной свадьбе среди ковров, босоногих танцовщиц, клубящихся благовоний. Он заглядывал в лавку с коврами, и каждый ковер говорил о волшебных лугах, сказочных цветниках, райских садах. Туда хотелось улететь на этих коврах-самолетах.
Война, которая еще недавно тревожила, мучила страхами и предчувствиями, теперь отступила. Скрылась, занавешенная алыми узорами и золотыми орнаментами.
Кальяны, стоящие в ряд, были похожи на стеклянных птиц с гибкими шеями и изящными клювами. Резные табуреточки и столики, инкрустированные перламутром, ждали, когда начнется чаепитие и появится голубая ваза с виноградом и яблоками, зеленое эмалевое блюдо с восточными сладостями.
Базар ветвился, от него в обе стороны расходились улицы. Толпа напоминала гудящий пчелиный рой. Пламенели рулоны тканей. Тянуло дымом жаровен, ванилью, корицей, тмином.
Лемехов задержался у прилавка, где гроздьями висели четки, стеклянные, деревянные, из полудрагоценных камней. Он выбрал четки из нежного лазурита, перебирал их, вспомнив стилиста Самцова, что рекомендовал ему обзавестись четками.
У прилавков, где торговали драгоценностями, он купил золотое кольцо с прозрачным изумрудом. Представлял, как наденет его на гибкий, тонкий палец своей ненаглядной Ольги.
– Вам понравился базар? – спросил Али.
Лемехов счастливо кивнул. Ему казалось, что мимо пронесли огромный разноцветный фонарь, и в душе осталось ликующее детское чувство.
Они покинули торговые ряды и вышли на сухую горячую площадь. Здесь возвышалась могучая мечеть. И, словно ожидая их появления, на островерхом минарете взвился в синеву голос, рыдающий, поющий, стенающий. Один, второй, третий. Страстный вихрь, огненный жгут, факел в лазури, плач и мольба. Казалось, над минаретом растворилось небо, и в лазурь помчались незримые силы, унося с земли слезную мольбу, которая достигала Того, к кому стремилась. И в ответ на землю лилась густая пламенная синева.
– Теперь мы можем посмотреть мечеть Омейядов. Эта святыня всего мусульманского мира. Здесь, во время второго пришествия, явится Христос. Он сойдет на землю с минарета. Здесь покоится голова Иоанна Крестителя, и Иисус встретится с ним в мечети.
Лемехов был вовлечен в этот вьющийся, пламенный вихрь. Вслед за Али, окруженный людом, переступил порог мечети.
Сбросил обувь, там, где уже во множестве стояли чувяки, сандалии, стоптанные туфли. По мягкому ковру прошел в глубину мечети. Здесь было прохладно, высокие колонны уходили ввысь, поддерживали просторный купол. Мечеть была огромной, с косыми лучами солнца, с резными нишами в стенах, с зеленоватым светящимся саркофагом, где за стеклом виднелась замотанная в ткань отсеченная голова Иоанна.
Лемехова охватила робкая радость, тихое благоговение. Он оказался в святилище другой веры, среди святынь другого народа, который пустил его, иноверца, в сокровенную обитель. Переводчик Али деликатно отошел, оставив Лемехова одного.
Люди входили в мечеть, бесшумно ступали, раскладывали молитвенные коврики. Вставали на колени, падали ниц, распрямлялись. Омывающим жестом проводили ладонями у лица и снова падали ниц.
Мечеть наполнялась. Женщины в просторных облачениях и хиджабах усаживались вдоль стены, похожие на одинаковых черных птиц. Дети шалили и бегали, и их никто не останавливал. И звенели, рокотами, рыдали голоса муэдзинов, созывая людей на молитву.
Лемехов сел на ковер, прислонился спиной к колонне. Ему было хорошо. Луч, падающий с высоты, зажигал на стене арабеску. От усыпальницы Иоанна струились сладкие благовония. Множество молящихся колыхалось, как трава под ветром. Лемехов погрузился в созерцание, напоминавшее сон наяву. Словно кто-то нежной рукой вычерпывал из памяти воспоминания, забытые, заслоненные страстями и бурями его ненасытной и жаркой жизни. Перламутровая пуговица от бабушкиного подвенечного платья, которая лежала в металлической круглой коробке среди других пуговиц, застежек и запонок. Он высыпал их на стол и искал среди них пуговицу из морской раковины, любовался ее жемчужно-розовыми переливами. Потом она потерялась, исчезла. И теперь вдруг возникла в мечети, превратившись в мерцающую арабеску.
