– Ничего, ничего, Арсений, вы переутомились. Ваша статья о гастролях английского театра великолепна. Ваша книга «Фрески сталинизма» – образец новой культурологии. Мы уже решили с Евгением Константиновичем дать вам толстый журнал. Проблемы современной эстетики. Философия искусства. Не сомневаюсь, вы сделаете журнал европейского уровня.
Жестокие лучи в глазах Верхоустина гасли, словно он извлекал отточенные копья из рыхлого тела. Липкин стихал, достал несвежий носовой платок, отирал слезы. Все подавленно молчали.
В ресторанную залу вбежал Черкизов, белозубый, радушный, громко воскликнул:
– Господа, наш теплоход отправляется в плавание! Мы проплывем по Москве-реке до Ново-Спасского монастыря и снова причалим. И там нам подадут самые изысканные кушанья! Прошу, господа, на палубу!
Все похватали шапки, надевали пальто и шубы, выходили на морозную палубу.
Корабль отчалил от туманных гор. Раздвигая звонкие льдины, плыл среди черных вод. Как зарево, отражались Лужники с блуждающими аметистовыми лучами. Казалось, из темных глубин, из мерцающих льдин всплывает перламутровая раковина. Сейчас на ней, как на картине Боттичелли, возникнет божественной красоты Афродита с золотыми власами, которые они прижимает к белоснежной груди.
К Лемехову приблизилась актриса Терентьева, кинозвезда, прима театра. Держала в руках два бокала с шампанским:
– Хочу выпить за вас, мой президент. Вы настоящий имперский вождь, русский царь!
Они чокнулись, выпили шампанское, и два стеклянных бокала полетели в темную реку.
Корабль проплывал под хрустальным мостом, напоминавшим оранжерею. Казалось, в этом висящем саду цветут волшебные цветы, летают райские птицы. Отражение моста, разрезанное кораблем, разлетелось по воде бесчисленными золотыми осколками.
К Лемехову подошла оперная певица Баскакова, молодая, прелестная, куталась в пышный мех. Ее серьги с крохотными бриллиантами переливались у самых его губ. Хотелось наклониться и поцеловать эти пленительные бриллианты, вдохнуть запах ее духов, услышать ее взволнованный вздох.
– Я знаю, вы любитель музыки. Вас видят в опере. Я хочу пригласить вас на спектакль, где я пою Травиату.
– Вы обворожительны. Ваш голос – национальное достояние России.
– Благодарю. Я готова поделиться этим достоянием с вами. – И она загадочно улыбнулась, запахнулась в меха и пошла по палубе туда, где гигантским золотым слитком высилось здание штаба.
От реки поднимался прозрачный туман. Льдины плыли, ударялись о корабль с легким звоном. Крымский мост переливался, как огромный чешуйчатый хамелеон, то голубой, то зеленый, то алый.
Писатель Виолов, известный романист, лауреат литературных премий, указывая на мост, произнес:
– Не устаю восхищаться Москвой. Она, как сказочная змея, постоянно меняет кожу. Если мне суждено увидеть обещанные вами перемены, напишу «Москву космическую», куда из русского Космоса приземлились пришельцы с их отважным предводителем.
– Я читал ваш роман о гибели советского подводного крейсера. Очень сильная, горькая книга. Я хочу пригласить вас на заводы, где строятся космические корабли, звездолеты, инопланетные города. Где создается еще невидимая миру новая русская цивилизация. Вы напишете блестящий авангардный роман.
– Ловлю вас на обещании. Вы дали честное президентское слово.
Из черноты, из туманной мглы вставало золотое ночное солнце храма Христа Спасителя. Золото плавилось, стекало в реку, золотая река несла корабль. Дом на набережной утратил свою угрюмую, мрачную тяжесть, парил в небесах, переливался, как прозрачный кристалл.
Поэт Благонравов завороженно смотрел на золотой проплывавший шар.
– Не кажется ли вам, – обратился он к Лемехову, – что помимо канонических русских святых, которым посвящаются алтари, лики которых украшают росписи храмов, существуют неканонические святые? Это русские поэты, которые находятся в прямом общении с Богом, есть посланцы Бога, несут в народ благую весть, когда церковь дремлет, алтари остывают, лампады меркнут. Разве не святые Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Гумилев, Есенин? Разве их стихи – не псалмы, обращенные к Богу? Многие из них умерли мученической смертью.
– Это глубокая мысль, – ответил Лемехов, глядя на золотое отражение. На отражении качалась темная льдина. – Может быть, попросим нашего художника Распевцева расписать храм «огненного православия» ликами русских поэтов?
– Великолепно! – Поэт, блаженно улыбаясь, удалялся, пропадая в золотом тумане.
Из-за моста, как розовая заря, появлялся Кремль. Усыпанный рубинами, бриллиантами, золотыми украшениями, казался короной на царственной главе. Лемехов тянулся к нему губами, хотел поцеловать золотой крест, рубиновую звезду, мерцающую загадочную надпись на колокольне Ивана Великого. Кремль звал его к себе, посылал таинственное благословение, венчал его голову драгоценной порфирой.
Храм Василия Блаженного, озаренный, стоцветный, как волшебный букет, принесенный с неба и поставленный в черную вазу.
– Этот храм послан русским людям, как образ рая. – Рядом с Лемеховым стоял Верхоустин. На его лице было восхищение, обожание и необъяснимая мука, словно он чувствовал всю недоступность, непостижимость божественной тайны, о которой силился поведать людям дивный храм. Но тайна во все века оставалась неразгаданной, томила своей небесной природой. Обещала чудо, которое все не наступало, заслоняемое горем и тьмой.
– Удивительный вы человек, Игорь Петрович. Мне кажется, вам однажды в детстве приснилась жар-птица. И вы всю жизнь ждете повторение сна.
– Да ведь и вы такой же, Евгений Константинович.
– Значит, мы ищем одно и то же?
– А разве это не жар-птица? – Верхоустин провожал глазами фантастический храм, который теперь был похож на пернатое, слетевшее из неба диво.
Река плавно изгибалась. Словно розовая гора, туманилось высотное здание. Стеклянные реторты у Павелецкого вокзала кипели разноцветным пламенем. Бледный, как луна, возник вдалеке Ново-Спасский монастырь.
На палубе появился Черкизов:
– Господа, смотрите на небо! И вы узрите избранника небес!
Все подняли лица к небу, к облакам, по которым, словно северное сияние, блуждали отсветы города.
На корме корабля что-то замерцало. Ввысь понеслись лазерные лучи, зачертили на облаках розовые, голубые, зеленые узоры. Разноцветные нити ткали зыбкое полотно. И на этой небесной ткани появилось лицо Лемехова. Оно смотрело из небес, и казалось, его губы шевелятся, брови двигаются. Он зорко и строго взирает на паству, возносившую к небу свои хвалы.
Все, кто собрался на палубе, рукоплескали, кричали «Ура!». Культуролог Арсений Липкин, без шапки, с развеянными волосами, безумно рукоплескал, восхищенно смотрел на явленную ему с небес икону.
Корабль причаливал к пристани у стен монастыря. Все возвращались в ресторанную залу, усаживались за стол, на котором красовались царские блюда. Огромный остроносый осетр. Жареный поросенок с ноздрями, в которых запеклась кровь. Глухарь с мускулистым общипанным телом и красной бровью над остекленевшим глазом. Официанты разделывали осетра, поросенка и лесную птицу. И уже лилось вино, и звенели бокалы.
