– У меня сердце разрывается, – сказал Чаз, когда я дала ему черновой вариант. – Эти люди рискуют всем, мы их выбрасываем, про них узнают. Потом удивляемся, что никого не можем завербовать.
В обеденный перерыв я пошла к телефонной будке на Парк-лейн и позвонила Тому. Хотела сказать ему, чтобы ждал меня завтра. Никто не подошел к телефону, но тогда меня это не встревожило. Мы условились, что я буду звонить в семь часов вечера, обсудим газетные статьи. Значит, тогда ему и скажу. Есть не хотелось, возвращаться в контору тоже, и я меланхолично прогулялась по Гайд-парку. Стоял март, но воздух еще зимний, нарциссами и не пахло. Архитектура голых деревьев четко вырисовывалась на белом небе. Я вспомнила, как приходила сюда с Максом и заставила его поцеловать меня у этого самого дерева. Наверное, Наттинг прав, от меня и в самом деле больше беспокойства, чем я того стою. Я остановилась в подъезде, вынула письмо Тони, еще раз прочла, хотела подумать о нем и опять заплакала. Потом вернулась на работу.
Вторую половину дня я просидела над новым вариантом записки Маунта. За обедом он решил смягчить тон. Он понимал, что на пятом этаже не обрадуются критике снизу и, пожалуй, захотят отомстить. В новом варианте были фразы наподобие «с определенной точки зрения», «есть основания думать, что… притом, что в целом система себя оправдывает». В окончательном варианте не было упоминаний ни о Гелии, ни о погибших агентах, а говорилось только, что с агентами надо обращаться хорошо, обеспечивать их надежными новыми удостоверениями личности, когда закончилась их служба, – дабы легче было набирать других. Закончила я чуть ли не в шесть, спустилась на шатком лифте и попрощалась на выходе с молчаливыми мужчинами, которые перестали, наконец, грозно хмуриться, когда я проходила мимо их поста.
Мне надо было связаться с Томом, мне надо было перечесть письмо Тони. Думать я была не в состоянии, в голове – сумбур. Я вышла из Леконфилд-хауса и направилась было к метро, но тут увидела на другой стороне улицы, в подъезде ночного клуба, фигуру в широкополой шляпе и пальто с поднятым воротником. Я узнала ее сразу. И дождавшись, когда проедут машины, крикнула:
– Шерли, ты меня ждешь?
Она подбежала:
– Стою здесь полчаса. Ты что там так долго делала? Нет-нет, ты не должна мне говорить.
Она поцеловала меня в обе щеки – ага, новая богемная манера. На ней была мягкая коричневая шляпа и пальто, туго перехваченное поясом по сильно похудевшей талии. Лицо с симпатичными веснушками удлинилось, обрисовался красивый костяк – и нежные ямочки под скулами. Какое превращение. Я посмотрела на нее и вспомнила тот укол ревности: Том убедил меня, что ничего между ними нет, но какая-то настороженность сохранилась.
Она взяла меня под руку и повела.
– Они, по крайней мере, открыты. Пойдем. Мне столько надо тебе рассказать.
Мы свернули с Керзон-стрит в переулок, где был маленький паб с интимным бархатно-латунным интерьером – однажды она осудила его как «голубой».
Когда мы уселись с полулитровыми кружками, она сказала:
– Во-первых, извини. Я тогда в «Столпах» не могла с тобой говорить. Мне надо было уйти. Мне тяжело в компаниях.
– Жалко твоего отца.
Она постаралась не выдать чувств, вызванных моим соболезнованием, – я увидела, как по ее горлу прокатился маленький комок.
– Ужасный удар для семьи. Мы все убиты.
– Как это случилось?
– Он вышел на дорогу, почему-то посмотрел не в ту сторону, и его сбил мотоцикл. Прямо перед магазином. Единственное утешение – нам сказали, что он умер мгновенно, ничего не успел понять.
Я сочувствовала ей, и она рассказала, что мать впала в ступор, что семья чуть не рассорилась из-за устройства похорон, что завещания отец не оставил, и непонятно было, как поступить с магазином. Брат-футболист хотел продать его приятелю. Но сейчас магазин работает, распоряжается в нем Шерли, мать поднялась с постели и разговаривает. Шерли пошла к стойке за новым пивом, а вернувшись, заговорила бодрее. Тема была закрыта.
– Я видела, что написали про Тома Хейли. Надо же, какая жопа. Я догадалась, что это связано с тобой.
Я даже не кивнула.
– Жаль, меня к этому не привлекли. Я бы сказала им, что это глупый план.
Я пожала плечами и отпила из кружки – наверное, прячась за ней, пока не придумаю, что ответить.
– Не бойся, я не буду допытываться. Хотела только вот что сказать: хочу подать тебе идею, можешь сразу не отвечать. Ты подумаешь, что я забегаю вперед, но по тому, что я прочла сегодня утром, похоже, что тебя могут вышибить. Если ошибаюсь – чудесно. А если нет, и ты окажешься на улице, иди работать ко мне. То есть
со мной. Познакомишься с солнечным Илфордом. Нам будет хорошо вдвоем. Буду платить тебе вдвое больше того, что сейчас получаешь. Узнаешь все на свете о кроватях. Сейчас для бизнеса не самое хорошее время, но койка людям всегда нужна.
Я положила ладонь на ее руку.
– Шерли, ты очень добра. Если понадобится, я хорошо об этом подумаю.
– Это не благотворительность. Если войдешь в курс дела, у меня будет больше времени, чтобы писать. Слушай. Мой роман выставили на аукцион. Заплатили чертову уйму денег. Теперь кто-то купил права на экранизацию. Джули Кристи хочет играть.
– Шерли! Поздравляю! Как он называется?
– «Позорный стул».
А, да. Ведьма – если утонет, невиновна, если не утонет, приговорят к сожжению на костре. Метафора жизни молодой девушки. Я сказала ей, что буду самым лучшим ее читателем. Мы поговорили об этой ее книге и о будущей – из восемнадцатого века, о несчастной любви английского аристократа к актрисе из трущоб. Потом Шерли сказала:
– Так ты и правда с Томом. Поразительно. Счастливица! Ну и ему, конечно, повезло. Я-то макулатуру пишу, а он настоящий, один из лучших. Хорошо, что ему дали премию, но насчет этой странной повестушки у меня сомнения, и сейчас ему, конечно, достается. Но, думаю, никто не верит, что он знал, откуда шли деньги.
– Рада, что ты так думаешь, – сказала я.
Я все время поглядывала на часы на стене позади стойки, прямо за головой Шерли. С Томом мы договорились на семь. У меня оставалось пять минут, чтобы освободиться и найти укромную телефонную будку, но не было энергии, чтобы сделать это тактично. Разговор о кроватях только добавил усталости.
– Мне надо идти, – буркнула я в кружку.
– Сперва выслушай мою теорию, как это попало в прессу.
Я встала и взяла пальто.
– Потом расскажешь.
– А не хочешь узнать, за что меня выгнали? Я думала, у тебя уйма вопросов. – Она встала и преградила мне путь из-за стола.
– Шерли, не сейчас. Мне надо позвонить.
– Может быть, ты когда-нибудь мне скажешь, почему за тобой пустили сторожей. Я не собиралась доносить на подругу. Мне было очень стыдно, что согласилась сначала. Но меня уволили не поэтому. Они умеют намекнуть, за что. И не думай, что у меня паранойя. Не тот университет, не тот выговор, не тот настрой. Другими словами, общая некомпетентность.
