Львиную долю ресурсов? Что обычный стажер может знать об ассигнованиях внутри нашего ведомства? Тем не менее я пыталась говорить уверенно и со знанием дела. Меня взволновал поцелуй, и я хотела произвести на Макса впечатление. Он пристально на меня смотрел, терпеливо улыбаясь.
– Я рад, что ты не забыла свои ужасные дроби. Но пойми, Сирина, только в позапрошлом году мы вышвырнули из страны сто пять советских агентов. Они ползали по нас, как вши. Конторе пришлось проявить чудеса ловкости, чтобы убедить Уайтхолл действовать решительно, и это было нашей победой. Ходили слухи, что особенно трудно было привлечь на нашу сторону министра внутренних дел.
– Он дружил с Тони, пока они не…
– Все началось с дезертирства Олега Лялина. Предполагалось, что он будет отвечать за проведение актов саботажа при наступлении кризиса в Великобритании. Об этом говорилось в докладе парламентской комиссии. Должно быть, ты об этом читала.
– Да, я помню.
Конечно же, я ничего не помнила. Новости о советских шпионах прошли мимо моей колонки в «?Квис?». Рядом со мной еще не было Тони, вынуждавшего меня читать газеты.
– Я хочу лишь сказать, что Советы не стоит считать коматозными, верно?
Он все еще смотрел на меня как-то по-особому, будто ожидая, что наш разговор перейдет на очень серьезные предметы.
– Наверное, не стоит.
Мне было не по себе, тем более потому, что он, казалось, хотел поставить меня в неудобное положение. Наша дружба возникла так недавно и так скоро. Я ничего о нем не знала, и теперь Макс вдруг показался мне незнакомцем – его чересчур большие уши походили на направленные на меня локаторы, настроенные уловить даже слабый шепот, тонкое лицо было напряжено, глаза смотрели на меня испытующе. Я беспокоилась, что он чего-то от меня хочет и что, даже если он получит желаемое, я не пойму, что это было.
– Хочешь, я поцелую тебя снова.
Этот второй поцелуй – поцелуй незнакомца – был таким же долгим, как и первый, но и более сладким, раз уж разрядил возникшее между нами напряжение. Я расслабилась, чуть не
растаяла, как персонажи любовных романов. Я не допускала и мысли, что он притворяется.
Он отстранился и тихо спросил:
– Каннинг когда-нибудь упоминал при тебе Лялина? – Прежде чем я успела ответить, он поцеловал меня снова, скользнув по моим губам своими. Мне хотелось сказать «да», потому что он этого ждал.
– Нет, никогда. А почему ты спрашиваешь?
– Просто любопытно. Он представил тебя Модлингу?
– Нет. А что?
– Мне были бы интересны твои впечатления, вот и все.
Мы снова поцеловались. Мы полулежали на траве. Моя рука покоилась у него на бедре, и я скользнула ладонью к его чреслам. Мне хотелось понять, действительно ли я его возбуждаю. Только бы он не оказался талантливым актером. Я чуть было не дотронулась кончиками пальцев до затвердевшего свидетельства его чувств, когда он увернулся, резко поднялся, а потом нагнулся, чтобы снять с брюк несколько засохших травинок. Этот жест показался мне неестественным. Он протянул мне руку и помог подняться.
– Мне нужно спешить на поезд. Я пригласил к себе друга и готовлю для нас двоих обед.
– Вот оно как.
Мы зашагали по аллее. Он различил в моем голосе нотку враждебности и примирительно дотронулся до моего рукава, будто извинялся.
– Ты ездила на Кумлинге, на его могилу?
– Нет.
– А некролог читала?
Из-за его «друга» наш вечер не сулил ничего примечательного.
– Да.
– Он был опубликован в «Таймс» или в «Телеграф»?
– Макс, ты меня допрашиваешь?
– Не говори глупостей. Просто я страшно любопытен. Прости меня, пожалуйста.
– Тогда оставь меня в покое.
Мы продолжали путь в тишине. Он не знал, о чем говорить. Единственный ребенок, закрытая школа для мальчиков – он не умел говорить с женщинами, когда дела шли скверно. А я молчала. Я была зла, но и не хотела оттолкнуть его. К тому времени, как мы готовы были расстаться на дорожке у ограды парка, я почти успокоилась.
– Сирина, ты понимаешь, что я очень к тебе привязался.
Мне было приятно, мне было очень приятно, но я не подала виду и снова промолчала, ожидая его хода. Он будто замер в нерешительности, а потом сменил тему.
– Кстати, не будь так нетерпелива в вопросах службы. Мне известно, что скоро начнется действительно интересное дело. «Сластена». Как раз по твоей части. Я замолвил за тебя словечко.
Он не стал дожидаться ответа. Слабо улыбнулся, пожал плечами и зашагал прочь по Парк-лейн в сторону Мраморной арки, а я стояла, провожая его взглядом, и гадала, сказал ли он правду.
5
Моя комната на Сент-Огастинс-роуд выходила на северную сторону; под окнами рос конский каштан, и его ветви заcлоняли вид на улицу. Весной, когда дерево покрылось листвой, в комнате с каждым днем становилось темнее. Кровать, которая занимала половину комнаты, представляла собой весьма шаткий предмет обстановки с изголовьем, лакированным под орех, и матрасом, в который можно было провалиться, как в трясину. К кровати прилагалось старое желтое покрывало с вышивкой. Пару раз я носила его в прачечную, но так до конца и не избавилась от въевшегося запаха прежнего владельца – пса или, быть может, очень несчастного человека. Единственным дополнительным предметом обстановки был комод и над ним – скошенное фацетное зеркало. Комод стоял перед миниатюрным камином, из которого в теплые дни исходил кисловатый запах сажи. В пасмурные дни из-за цветущего каштана мне не хватало естественного освещения, и поэтому я купила за тридцать пенсов лампу (в стиле ар-деко) у старьевщика на Камден-роуд. Через день я вернулась к нему и заплатила фунт и двадцать пенсов за маленькое приземистое кресло, чтобы иметь возможность читать сидя. Старьевщик на спине донес мне кресло до дому, а идти было почти полкилометра, и поднял его по двум маршам лестницы на этаж, все это за цену пинты пива – тринадцать пенсов. Но я дала ему пятнадцать.
Большинство домов на моей улице были поделены на клетушки и еще не прошли «модернизацию», хотя я не помню, чтобы тогда кто-то использовал это слово или рассуждал в подобных понятиях. Отопление было электрическим, полы в коридорах и на кухне устилал старый коричневый линолеум, а в комнатах лежало цветастое ковровое покрытие, казавшееся липким. Наверное, единственный, очень поверхностный ремонт был произведен в двадцатые или тридцатые: провода в пыльных кожухах были привинчены к стенам; в продуваемом коридоре располагался телефон; погружаемый электрический нагреватель доводил воду почти до кипения в крошечной ванне без душа, которой пользовались мы, четыре женщины. Эти дома тогда еще не преодолели наследия викторианской сумеречности, но мне кажется, никто не жаловался. Насколько я помню, даже в семидесятые годы простые горожане, которые жили в этих старых домах, только начинали подумывать о том, что им, возможно, целесообразнее перебраться за город, если лондонские цены продолжат расти. Дома в переулках Камден-тауна ожидали прихода нового энергичного класса, который, в конце концов, в них и въехал, установил радиаторы и по совершенно необъяснимым причинам полностью избавился от плинтусов соснового дерева, от паркета, а также от всех дверей, все еще сохранявших намеки на краску или лепнину.
