— А что случилось-то?
— Случилось то, что я возвращаюсь в Москву и начинаю жить нормальной жизнью с нашим мужем и моей дочерью. Спасибо, по сожженным планетам я с тобой уже полетала, уверяю тебя, что дальше их будет только больше. Я устала эмигрировать из огня да в полымя, Игорь. Можешь сформулировать, что я отказываюсь быть собой, если тебе так больше нравится. Но я так устроена, Игорь: ты эвакуатор, а я детонатор. Если я и дальше буду собой, то есть с тобой, — я так и буду кружить по выжженным полям.
Некоторое время эвакуатор молчал.
— Ну да, — сказал он. — Я так и предполагал.
— Я же говорю, ты очень догадлив. Мой самый любимый, самый догадливый длинный дурак.
— Это не догадливость, это опыт. Я многих уже пытался эвакуировать, и никогда не получалось. Правда, никто не залетал со мной так далеко.
— Спасибо, мне правда очень приятно. К вопросу о залететь: я совершенно не убеждена, что этой ночью мы были достаточно осторожны.
— Были, были.
— Если не были, тоже хорошо. Честно. Я буду очень рада. Наверное, не надо было тебе говорить, но меня тут недавно трахнул наш муж, в кои-то веки, так что алиби у меня стопроцентное.
Он по-прежнему ее не узнавал. Это говорила не она. Та была ребенком, хотя и умным, книжным, — и у нее даже в самые тоскливые минуты не было таких интонаций.
— А что, — продолжала она, — никто не хотел эвакуироваться?
— Почему, хотели. Но долетали, как правило, только до тарелки. Дальше они начинали чувствовать себя не в своей тарелке.
— И что, со всеми была та же самая легенда?
— Ну что ты так плохо обо мне думаешь, в самом деле. Эвакуатор был только в этот раз. Обстановка располагала. До этого были всякие другие игрушки. Но с ними играть было неинтересно — они плохие партнеры. А ты сразу все ловишь, с тобой было замечательно.
— Я даже думаю, слишком замечательно. Этой ночью получилось так убедительно, что никакого опыта не надо.
— Нет, почему. Ты замечательно вчера реагировала, с лейкой.
— Кстати, объясни мне на милость: почему она не отрывается от земли?
Он засмеялся.
— Потому что она прибита.
— То есть как? Лейку же… лейку нельзя прибить. Как ты гвоздь туда засунешь?
— А несложно, — сказал он. — Я с однокурсником на ящик водки поспорил, что прибью лейку к полу. Я же сюда на дачу всех друзей возил, огород копать. Сама понимаешь, никакого удовольствия. В любом месте веселее вместе. Ну, напились как-то, устраивали всякие милые розыгрыши. Тапки одного друга прибили к полу, пока он дрых. Он очень славно бухнулся, когда встал. Это же классический способ. Ну, а потом как-то подумали — что еще можно прибить… Лейку же не прибьешь, наверное. Отверстие узкое, гвоздь не засунешь. А эффект очень смешной. В общем, я придумал. Там несложно. У нее верхняя крышка приварена. Снимаешь крышку, прибиваешь лейку, надеваешь крышку, чтобы незаметно. У меня руки неплохие, — добавил он хвастливо.
— Это я заметила.
— Спасибо на добром слове.
— Она что, так и стоит прибитая с тех пор?
— Конечно. Чего поливать-то, участок и так весь заболотился. Дед, правда, меня чуть не убил. Это была его любимая лейка.
— Где он сейчас, дед-то?
— В маразме. С матерью живет. По ночам все какие-то яйца в лукошко складывает.
— Куда?
— В лукошко. Ходит по дому и собирает невидимые яйца. Зачем — не знаю. Еще своему отцу письма пишет, военному летчику. Милый папа, возьми меня полетать.
— А, — сказала Катька. — Это в честь которого тебя назвали?
— Ну. Я не возражал, кстати, когда ты письма посмотрела. Из них можно почерпнуть много забавного, но легенде в целом они не противоречат.
— Конечно. Там зафиксировано только твое рождение от неизвестного отца.
— Да почему от неизвестного. Прекрасно известного. Он появляется периодически, только мать его видеть не хочет. У нее давно другой муж, с которым у меня никаких отношений. Он меня терпеть не может, ну и я его взаимно.
— А, — повторила Катька. — Действительно, прямо ты как инопланетянин. Один, без всех и с лейкой.
— Еще вот с тобой… был.
— Точно, — сказала она. — Был. Игорь, я могу тебе наговорить массу всяких слов, но делать это, по-моему, совершенно необязательно. Ты сам говорил, что не надо обрастать людьми.
— Мало ли я что говорил.
— Много, но это ты говорил по делу.
— А мне кажется, бросать меня в такое время вообще не по-человечески.
— Да почему? Ты свое дело сделал, меня эвакуировал. Я жила в какой-то кисельной жизни, туманной. Как на кисельной планете. А теперь я все поняла, спасибо тебе.
— И что ты поняла?
— Ничего особенного. Простые вещи. Я тем и отличаюсь, что мне для этого необязательно проходить через войну.
— Знал бы — не эвакуировал бы, — сказал он.
— Эвакуировал бы, — твердо ответила Катька. — У нас вариантов не было. В том-то вся и грусть, ты не находишь? Когда на тебя падает любовь, ты ничего не можешь сделать, раз — и все. А потом она что-то такое с тобой делает, после чего ты уже не можешь с ней жить. Как в ракете. Выводит тебя первая ступень на орбиту, а потом отваливается.
— Очень печально.
— Конечно, печально. Бывают такие дурацкие ракеты — так и продолжают летать с первой ступенью. Но они плохо летают, и вообще это все никуда не годится. Ты из меня сделал то, чем я должна быть с самого начала, но до сих пор у меня не было сил этим стать. А теперь получилось, и мне никто больше не нужен. Один чистый долг.
— Вообще говоря, я догадывался. Когда ты про мальчика…
— А, — усмехнулась Катька. — Это да, это ничего. Я специально тебя перебила. Ты же хотел, чтобы мы сразу приехали в Тарасовку. А я решила заехать в Свиблово. Типа записку почитать. С мальчиком хорошо, правда? Я его навещу обязательно.
— Вместе навестим.
— Вместе не навестим, — сказала Катька. — Игорь, будь милосерден. Нельзя отрываться по частям.
— Очень ты сейчас милосердна, — сказал он, отвернувшись.
— Очень. Вырастешь, поймешь. У меня есть ребенок, ты помнишь?
— Идиот я, что сюда тебя потащил, вот что я помню. Если бы мы не поехали сюда, ты бы и дальше была со мной.
— Не знаю. Скорей всего, не была бы. Я вообще ничего не знаю. Я, может, завтра тебе позвоню, в ноги брошусь и скажу, чтобы ты все простил. Я понятия не имею, выдержу ли все это. Я просто знаю, что рано или поздно этим кончится. Ну так лучше раньше.
— Слушай, — он помолчал и вдруг улыбнулся. — А хочешь, через год в том кафе? Где утопленники?
