— Дура ты, Кать, — сказал Игорь. — Хуже черной Фатимы. На какой только базе тебя готовили? Пошли наверх, в кабину. Есть некое намерение.
— Какое именно?
— Я соскучился очень, — сказал Игорь. — Ну правда, соскучился. Не чаял даже, что свидимся. Ты когда-нибудь трахалась в невесомости?
— Знаешь, да. Но очень давно. Курсе на первом, когда на картошку летали.
Оба расхохотались.
— Мы их не разбудим?
— Что ты. Они теперь будут спать до самого приальфения.
— Подожди. А если в невесомости не срабатывает пояс, то может… это самое… ну… тоже что-нибудь не сработает?
— Не знаю, — беспечно сказал Игорь. — В отличие от тебя, я никогда не трахался в невесомости. Все как-то не с кем было. Попадались, конечно, приличные люди, но не настолько, чтобы трахаться. Пошли, там очень уютно. Только осторожней, башкой не ударься. Она у тебя не такая крепкая, как у этой…
Игорь отстегнулся первым, слегка отодвинул висящую в пространстве Майнат и плавно подплыл к люку на потолке. Катька отстегнулась и поплыла следом. Голова немного кружилась — то ли от сока, то ли от гипноза.
— А почему я не заснула?
— А это гипноз такой, избирательный. — Игорь ковырялся с люком. — Черт, почему у меня в последнее время все так туго открывается? Все, давай.
Он проскользнул в узкое отверстие и втянул ее за собой.
И ты, я гляжу, проскользнул в узкое отверстие.
Смотри ты, заметила!
Все получилось, невзирая на невесомость, — как же у них могло не получиться, ведь они родились для этого, для того, чтобы быть друг с другом, друг другом, чтобы медленно, нежно вплывать в объятия друг друга, переворачиваться в воздухе, замирать, настигать друг друга снова. В кабине было огромное лобовое стекло, и сквозь него, как на экране комьютера, подмигивали таинственные звезды. Звезды тоже были каким-то образом во все это вовлечены. Что-то подобное было давным-давно, у моря, когда родители вывезли туда пятнадцатилетнюю Катьку, и она в первый раз в жизни купалась голая ночью. Вода была теплая и почти не чувствовалась — воздух казался холодней. Она лежала на спине среди звезд, вода заливалась в уши, казалось, что это шорох космического пространства. Или тайный сигнал в наушниках. Я улетела от всех, и Земля напрасно хочет со мной связаться. Я ничего не слышу, кроме шороха, только плыву куда-то и плыву.
Иногда, в свободном плавании по кабине, они натыкались на собственные штаны и свитера и небрежно их отбрасывали, отлетая при этом сами.
— Катька, ты очень хороша. Я никогда еще тебе не говорил этого.
— Да ладно тебе. Я и не мылась со вчерашнего дня.
— Тьфу, ерунда какая.
— Послушай… Мне вообще понравилось в невесомости.
— У нас там можно, есть специальный павильон, снимаешь его на сколько хочешь, хоть на сутки, — хочешь, пей, хочешь, трахайся. Некоторые просто так летают.
— А как вы это делаете?
— Ну, это несложная вещь. Антигравитация. У нас давно умеют.
— Ты обещал видовую программу вообще-то.
— А. Это запросто. — Он брассом подплыл к стене, нажал кнопку, и гигантское лобовое стекло стало медленно заволакиваться опаловым туманом; по нему побежала рябь, и вдруг возник земной пейзаж, только с более сочными красками. На его фоне — горы, море, бледно-лазурные небеса с жемчужными тучками, — замерцала странная эмблема: двуликий Янус верхом на Тянитолкае, глядя одновременно влево и вправо, держал на плече двуглавого орла. Зазвучали фанфары.
— Это что у вас?
— Эмблема студии. Альфа-фильм.
— А что означает?
— Герб наш. Символ всетерпимости.
Пошли титры на непонятном иероглифическом языке — картинки были смешные, похожие на сутеевские: мышка, зайчик, ежик, улыбающийся шар, дерево с раскидистыми толстыми ветками, бабочка с огромными усами… Попадались и непонятные знаки — черточки, стрелки.
— По родным просторам, — перевел Игорь. — Сейчас вы увидите гостеприимные края, в которых… как бы это поточней… не будет ни грусти, ни вздохов, ни евреев, ни греков…
— Ни печали, ни воздыхания, ни эллина, ни иудея, — подсказала Катька.
— Да, точно. Мы рады приветствовать вас на нашей планете и сейчас покажем вам чудеса нашего животного мира.
— Что, синий вол, исполненный очей? — не удержалась Катька.
— Да ну, — сказал Игорь. — Все это скучные песни Земли.
Зазвучала тревожная музыка, она лилась отовсюду, пульсировала, мягко ударяла в барабанные перепонки, — гудела сама земля, и по гулкой, звонкой, сухой степи мчалось стадо небывалых существ, которых Катька узнала сразу, хотя и не видела, конечно, никогда в жизни. Это были лошади — но и не совсем лошади: тоньше, грациозней, стройней тяжелого земного коня, они неслись по жесткой колкой траве и отличались от привычных очень мало. Все дело было именно в тонкости, незаметности отличий: чуть острее уши, чуть меньше голова, чуть длиннее шея. Лошади были молодые, горячие, шоколадного цвета. Они бежали очень быстро и необыкновенно легко, словно сила тяжести, пригнетавшая их к земле, вдруг уменьшилась раза в полтора. Следом так же грациозно, помахивая длинными хвостами и победно трубя, пробежали слоны — легкие, поджарые неземные слоны, беловато-серые, как небо над степью; чувствовалось, что бегать им нравится. Они радостно подпрыгивали и громко трубили — хотя звук был совсем не похож на земной рев слона: скорей это была серебряная труба. На одном слоне сидела девушка совершенно земной внешности, разве что лицо чуть подлинней да глаза немного навыкате; она мягко пришпоривала гордое животное, и гордое животное, мягко пришпоренное, издавало гулкое гули-гули, похожее на голубиное.
Музыка изменилась — замедлилась, смягчилась, хотя мотив не изменился; он был немножко похож на заставку «В мире животных» — но заставка «В мире животных» показалась бы на его фоне невыносимо грубой и навязчивой. Звуки были легкие, высокие, эоловы — и постепенно затихли, уступая место голосам дикой природы. В небе летел большой полупрозрачный ангел, оказавшийся при ближайшем рассмотрении местным орлом. Сквозь его нежнейшую плоть просвечивали хрупкие кости. «Он альбинос?» — «Да нет, у нас все такие». Стая белых ворон радостно окружала орла, он словно дирижировал ими, плавно и страстно взмахивая крыльями, — и из вороньих клювов изливалась тихая песнь, похожая на плеск кристальной воды в хрустале, на позвякиванье льдинок в серебре, на постукиванье самого чистого дождя по самому синему стеклу. Внизу водили хоровод жуки-олени, с ветвистыми хрупкими рогами; жуки-скарабеи катили перед собой шары из чистого золота («жук-золотарь, у нас там полно этого добра»), и бабочка с размахом крыльев ненамного меньше орлиного взлетала с широкого горного плато и парила над пропастью, как дельтаплан. На крыльях у бабочки была реклама «Альфа-колы» («Специально вывели, у нас умеют»).
