В Москву они въехали в седьмом часу вечера.
В городе было тихо и как-то грозно. Все затаились. Кто мог уехать — уже уехал, кто не мог — грабил опустевшие квартиры. Когда проезжали площадь Ильича, Катька заметила небольшую толпу, быстро бежавшую по переулку прямо навстречу их машине. Впереди толпы бежала, что-то крича и размахивая руками, невысокая женщина в черном платке.
— Спасите! — орала она.
— Стой, дядя Боря, — сказала Катька.
— Убьют, — сказал дядя Боря, быстро поняв все.
— Ничего. Тормози.
Катька открыла дверь, и смуглая женщина в платке стремглав запрыгнула в машину. Дядя Боря рванул с места. В заднее стекло глухо стукнулась брошенная кем-то палка.
— Спасибо, — пересохшими губами еле выговорила чеченка. В том, что это чеченка, сомневаться не приходилось.
— Уйти не успели? — сочувственно спросила Катька.
Женщина покачала головой.
— Некуда мне уходить. Я беженка, приехала к брату. В фильтрационном лагере была.
Катька не стала расспрашивать. Слова «фильтрационный лагерь» говорили сами за себя.
— Пряталась, — говорила чеченка. — А тут вышла хлеба купить, и сразу.
— А из города уехать? — спросила Катька. — Или вы думаете, свои не тронут?
— Какие свои? — с горечью сказала чеченка. — Ты не поняла еще, что это ваши взрывают? Ваши делают, а на наших валят.
— Как тебя звать?
— Майнат. Я из Очхой-Мартана. У нас семья большая была. Один брат сюда уехал, еще после первой войны. Другого на зачистке увели, и пропал. Сестра у меня была, убили. Обстрел был. Я одна осталась, родители старые, помрут скоро. Я в Москву добралась, у брата работала. Овощами торговала. В Грозном училась, школу кончила, образования другого нет, только торговать. Там жить совсем нельзя. Там ваши такое сделали, что и сто лет еще жить будет нельзя. А теперь здесь на нас говорят. А никакого Шамиля нет давно. Аллахом клянусь! — возвысила она голос.
— Да ладно, — сказала Катька. — Кто теперь разберет. Неважно.
— Убьют меня здесь, — тоскливо сказала чеченка.
— Не убьют, — утешила Катька.
— Что ты знаешь? Ваши люди как звери, хуже зверя!
— Ваши-то больно добрые, — неодобрительно произнесла бабушка.
— Ты меня до центра довези, там высади, — по-хозяйски сказала чеченка, адресуясь непосредственно к Боре.
— Я тебя повезу, куда мне вот она скажет, — неодобрительно ответил дядя Боря. — Я их везу, вот им и решать. А ты не командуй давай.
— Мы поедем потом через центр, — примирительно сказала Катька. — Я только домой заеду, и сразу. Скажи, а ты не хочешь вообще уехать отсюда?
— Нечего ее брать, — сказал дядя Боря. — Тоже небось без документов.
— У меня есть документ, на, смотри! — Чеченка достала паспорт и помахала перед Катькой. — Регистрация есть, все есть!
— Да это вам делают, — неопределенно заметил дядя Боря. — А ты, Катерина, ее все-таки не бери. Чую, тут не то что-то.
— Куда брать? — Майнат даже подпрыгнула на сиденье. — Меня нельзя брать! Я никуда из Москвы не поеду!
— Вот и не езди, — сказала бабушка.
— Ой, ну что вы все, честное слово… — сказала Катька и осеклась. Москва горела.
Дождь к вечеру перестал, и в ранней ноябрьской темноте ближе к центру то тут, то там озарялись красными отблесками угрюмые дома. Желтых, уютных окон почти не было, но темные стекла тут и там вспыхивали алым: покидаемый город горел, как перед нашествием Наполеона. Пронеслась, ревя сиреной, одинокая пожарная машина — и все опять затихло. Вдруг пламя вырвалось из ближайшего дома, словно до поры огонь еще чего-то стеснялся — но вдруг получил тайный знак, что бояться больше нечего и можно резвиться безнаказанно. Дом мгновенно утонул в пламени, со звоном лопнули стекла, послышался грозный гул.
— Быстрее надо, — сказал дядя Боря и поехал быстрее. — А то действительно, прямо как догоняет кто.
На их улице все было пока спокойно, и даже светилось несколько окон в роскошном доме напротив. Дом состоял из шести башен, соединенных надземными коридорами, и принаждежал Государственной Думе, даже теперь о чем-то себе думавшей, наверное.
— Подождите в машине, — сказала Катька. — Майнат, ты же никуда не спешишь?
— А? — спросила Майнат. Она пребывала в угрюмой задумчивости.
— Не спешишь, говорю, никуда?
— А? Нет.
— Ну, я быстро. Сейчас, дядь Борь, только мужа моего захватим. Я тебе и денег вынесу.
— Да на что мне теперь деньги, — спокойно сказал дядя Боря. — Летим так летим. Только у меня загранпаспорта нету.
— Не надо нам загранпаспорта, — в сотый раз повторила Катька. — Подождите, сейчас спущусь.
Лифт не работал. Правильно. Она стремительно взбежала на свой шестой этаж. Слава Богу, они были дома, никуда не сбежали и ждали. Подуша смотрела телевизор. Показывали мультфильмы Сутеева, и позднеимперские зайчики и белочки выглядели такими же несчастными и беззащитными, как те, под дождем, в Сухиничах.
— Мать не поедет, — сказал Сереженька тихо и грустно, как человек, переживший сильное нервное потрясение.
— Почему?
— Она уже уехала. С другим человеком.
— Куда?!
— В Штаты. Ее увозит какой-то секретный мужик, с которым у нее, оказывается, роман.
— И ты не знал?!
— Ага. Представляешь, не хотела травмировать.
— Черт-те что. Какой хоть мужик?
— Я не знаю. Она нас не знакомила. Говорит, что военный летчик. Предлагала лететь с ней, но я сказал, что без тебя никуда не поеду.
— Спасибо, — сказала Катька. — Это благородно.
Черт бы драл его благородство. Пусть бы оставил Подушу и летел на все четыре стороны.
— Ты представляешь? — спросил Сереженька. — Сказала, что имеет наконец право на свою жизнь, а до этого заедала мою, но теперь избавляет меня от себя. Я говорю — мать, давай вместе в Германию, у Катьки есть возможность. Все, как ты сказала. А она — нет, я в Штаты, ты ко мне приедешь потом. Я не могу больше висеть у тебя на шее. Так и сказала. Представляешь? Значит, она все время думала, что она мне в тягость.
— Может, ты сам себя так вел?
— Ну Кать, ну правда! Когда я себя так вел?
— Не знаю. Орал ты на нее все-таки порядочно.
— Господи, ну мало ли на кого я орал! На тебя, на нее… Я же от боли орал, пойми. У меня тоже жизнь была не очень сахарная.
— Конечно, кто спорит.
— Они сегодня утром должны были улететь. Ты понимаешь? У нее уже год была, оказывается, вторая жизнь, а я ничего не знал. Ужас, да? Я думал, у меня ближе никого нет. — Он смутился и исправился. — Ты, Подуша и она. И теперь такой оборот. Ну с ума сойти, да?
