— Может. Вроде все в готовности.
— А чего готовность? Выжечь там все, и не надо никакой готовности.
— Да выжгли уже, дядь Коль. Не помогло.
— Я знаю, как там выжгли. Там выжгли, где не надо. А кто бабки платит, тех не выжгли. Ну ладно. Вы, небось, отдохнуть хотите. Отдыхайте, отдыхайте. Я только чего говорю, Игорь, — прибавил он, все не решаясь уйти. — Я и Николай Игоричу говорил, когда он живой был… Чего ты, говорю, маешься тут, отдай участок! Тем более, что из вашего душа вода ко мне идет.
— Я же душем не пользуюсь, дядь Коль.
— Ну а он пользовался, и мне розы подмывало. Я говорю, отдай, Николай Игорич, нет же у тебя к этому делу таланта. Чего ты тут горбатишься, ведь не твое! Не отдавал. Теперь ты вот. Сам же видишь. Тут, если руки приложить, такое можно сделать! Ты посмотри, какие яблоки у меня в том году были. И в этом сколько. Слива какая. Картошку я вообще забыл, когда покупал. Давай, думай. Ты это, — он понизил голос, — ты не думай, я тысяч десять дам. Тебе больше никто не даст. А у меня Юлька. Ты когда решишь-то?
— Через неделю, — терпеливо повторил Игорь.
— Ну давай. — Дядь Коль явно хотел сказать еще что-то, но не знал, как; когда такие люди хотят привести последний и безоговорочный аргумент в свою пользу, они приписывают к заявлению «Прошу в моей просьбе не отказать». Надо высказать еще что-то, главное, но природная деликатность не позволяет им просто и внятно предложить: «Отдай мне твое, у меня на него больше прав, я лучше тебя умею обращаться с землей и стройматериалами, и все это мое, а твое только случайно. В принципе ты бы мне должен отдать это бесплатно, я сам могу взять, если захочу. Но я прошу твоего согласия и даже предлагаю тебе десять тысяч, хотя таких цен за участок с домом давно не бывает. Отдай, хуже будет». Игорь кивнул соседу и шагнул на бетонную дорожку.
— Заходи, Кать. Приехали.
Сосед пошел к себе, только когда Игорь закрыл калитку и защелкнул шпингалет.
— Ну что, — спросила Катька, — ты продашь?
— Через неделю-то? Даром отдам. Через неделю я отсюда — фью!
— И где она у тебя?
— Вон, в сарайчике. В доме я не стал — по домам лазят все-таки, а в сарай кто полезет. Там же один инвентарь. Погоди, сейчас я дом открою, — он долго возился еще и с этим замком, тоже ржавым. Наконец дверь открылась, в доме пахло старым сырым деревом и некоторой затхлостью.
— Входи. Я сейчас пробки вкручу.
— Слушай. Может, мы сразу посмотрим… и домой?
— Нет, мать. Вы, земные женщины, выносливы, а я не потяну. Мне надо чаю попить и в себя прийти. Часа через два поедем.
— Через два часа тут будет полный мрак.
— Ну, дорогу-то я знаю! На станцию пойдем, может, ходит что…
Катька опустилась на плетеный диван и только тут почувствовала, как у нее гудят ноги. И зачем я поехала, что я надеюсь тут увидеть? Вообразить, что в сарае, в пяти метрах от нее, стоит и ждет своего часа летающая тарелка, она не могла, но Игорь вел себя с подозрительной уверенностью. Достигнув наконец цели этого бессмысленного путешествия, он резко повеселел. Зажегся свет, в доме стало уютней, Катька рассмотрела обстановку — сплошь очень убогую, годов шестидесятых: занавесочки в веселых треугольничках, такой дизайн был моде как раз тогда, она хорошо его знала. Тахта, шкаф, битком набитый старыми журналами, открытый ящик со сломанными игрушками, электроплитка, радиола «Серенада» рижского производства.
— Тут старикан жил, — сказал Игорь. — У него с годами прогрессировала тяга к одиночеству, родня продала дачу. Он сейчас все больше в Москве по больницам. Сюда, говорят, просится, но его уже не пускают. Он тут жил, ничего не делал на участке, заросло все, как я не знаю. А занимался только тем, что чинил радиолу и читал «Технику — молодежи». Вон, весь шкаф забит. Я знаешь что думаю? Что у него тут живет домовой, тоже старикан. Что он в его отсутствие вылезает и чинит радиолу, а когда починит, тоже уедет в Москву. Докладывать хозяину. Я думаю, это будет очень усовершенствованная радиола. Она, возможно, даже взлетит.
— А игрушки чьи?
— Откуда я знаю. Может, его собственные. Играл тут. Погоди, я за водой схожу. Я уже водопровод перекрыл, чтобы зимой трубы не разорвало.
Он вышел куда-то и вернулся с полным цинковым ведром, потом включил электроплитку, поставил на нее мятый алюминиевый чайник — все это спокойно и буднично. Катька сидела в странном оцепенении, понимая, что от нее теперь ничего не зависит. В доме было холодно, изо рта шел пар.
— Погоди, я натоплю сейчас. У него тут электрокамин, а в комнате печка. Полчаса не пройдет — разогреется до тридцати.
— Вы что, не могли каких-нибудь специальных устройств понаставить? Чтобы постоянную температуру поддерживать?
— А зачем?
— Ну… не знаю… Чтобы тарелка не замерзла.
— Она и так не замерзнет. У меня же тосол залит.
— А… Она что, тоже на тосоле?
— Она на фотонных двигателях, но тосол все равно нужен. Именно чтобы не замерзала.
— Да. Интересно. Ну а в доме? Какое-нибудь простое фотонное устройство, чтобы за три минуты разогреть все?
— Мать, да какая же древесина выдержит такой разогрев? В деревянном доме оптимальный вариант — печка. Ты хочешь, чтобы у меня рассохлось все?
— Да, точно. Ну ладно. А почему я не вижу никаких атрибутов роскошной инопланетной жизни? Хотя бы там сувенир, или портрет дорогой мамы?
— Портрет дорогой мамы у меня в компьютере.
— Просто, понимаешь… должна же я подготовиться. Ты ведь нас познакомишь?
— Ну а как же.
— А что-нибудь на память об Альфе Козерога?
— Ну Кать. Что ты как ребенок. Люди же ходят, зайдут, увидят. Расспросов не оберешься. Это все равно что Штирлица спрашивать: скажите, Отто, почему у вас портрета Сталина нет на стеночке? Или фото Шурочки?
— Я думаю, фото Шурочки у него где-нибудь висело, в старом немецком костюме, чтобы в случае чего выдать за прабабушку. А его правда звали Отто? Мне всегда казалось, что Макс.
— Макс его звали в России. — Он заварил мятный чай в фарфоровом, очень старом чайничке, достал две кружки и банку сгущенки.
— Это я еще летом запас. Сейчас открою.
— А когда мы пойдем смотреть?
— Попьем чаю и пойдем. Ты не думай, мне еще с ней возиться не меньше получаса. Я совершенно замерзну, это же все-таки железо. Надо смазать все узлы и вообще. Так что сперва чай.
— Мне прямо, знаешь, не терпится.
— Да мне самому не терпится, Кать. Знаешь, она же мне и надежда, и единственная связь, и главный сувенир с Альфы Козерога. Да, кстати: если тебя интересует, как выглядят живые деньги, — вот, — он порылся в ящике с игрушками и вытащил небольшого плюшевого зверька, совершенно круглого, с рожками, короткими лапками, бобровым хвостом и абсолютно круглыми испуганными глазами. Катька бережно взяла зверька.
