Да и не станут они. Ни за какие деньги. Им там, на юге Алтая, и без этого работы хватает. Новый, совсем недавно занявший архиерейскую кафедру епископ Алексей уже и жаловаться приходил. Говорит, из Алтайской православной миссии доносят – обижают казачки инородцев. Пастбища без спросу занимают, родники и колодцы копают. По теленгитским традициям, места для выпаса животных уже чуть не сотни лет между семьями поделены, а землю лопатами ковырять – и вовсе грех великий.
Только при чем тут православные, верующие в Христа Спасителя, казаки? Я так этому, кстати, весьма энергичному и понятливому владыке Алексею и объяснил. Мол, на наших-то людей почему их дикие инородческие традиции должны распространяться? Мы пришли их к цивилизации приобщать, а не им, чумазым, уподобляться. Тем же, кому наши правила не по нраву, – граница рядом. Никого насильно удерживать не станем…
Чуть-чуть было моего интереса в Каинске у Ерофеевых. Немного вложено в новый, еще только строящийся механический завод. Приготовлены деньги для коксохимического, но эту часть собственности Гинтар сразу посчитал. В общем, худо-бедно, сорока пяти тысяч до четырнадцати миллионов не хватило. Но именно эту цифру господин Мартинс объявлять Наденьке Якобсон, когда мы с ней, спустя два дня, явились в его кабинет, не стал. Ограничился – двенадцатью с небольшим миллионами. Чтобы поразить девушку до глубины ее бухгалтерской души, этого хватило с избытком.
Много позже мне случайно попалось на глаза письмо, которое невеста отправила, так сказать, по результатам разведки отцу и которое, не застав адресата на тракте, вернулось к отправителю.
«Кстати, дела его вовсе не так расстроены, как это показалось мне поначалу, – писала она. – Совершено уже ясно, что капитал его простирается далеко за десять миллионов. Точнее и сказать нельзя, ибо вы не поверите, но тут, в этой Сибири, все, кажется, друг другу должны, и порядок ведения дел разительно отличается от порядка ведения их в Петербурге и Европе. Признаюсь, я еще не вникла во все тонкости, но ваша дочь всегда была прилежной ученицей, так что выучит и этот урок. К тому же, если будет нужда, он легко сможет вывести изрядную часть своих actif и вовсе не будет разорен – тем паче, что часть дел он оформлял на своих homme de confiance, таких как monsieur Gintar (я писала Вам о нем прошлый раз). К тому же благорасположение их величеств и их высочеств тому способствуют. А Герман, кажется, все теплее и теплее относится ко мне с каждым днем, и думаю, вы были правы, говоря, что он вполне способен меня если и не полюбить, так хотя бы ко мне привыкнуть. Я тоже этого из всех своих сил желаю, и, кажется, желание мое недалеко от свершения. Он, кстати, меня порой изрядно удивляет – я, право, недооценивала ранее кругозор моего милого Германа. Хотя, конечно, mon promis продолжает скрытничать и не выдает некоторых секретов. Я его, впрочем, за то не виню – он намекал, что некоторые тайны ему не принадлежат, и он не может делиться ими ни со мной, ни с их высочествами. Знаете, mon bon papa, это не только придает ему в моих глазах некую вуаль таинственности, но и характеризует его как человека умного и склонного держать свои обещания во всем».
Этак вот элегантно двенадцать стали десятью… У моей суженой, как оказалось, тоже были маленькие секреты от родственников.
После той памятной финансовой «консультации» в кабинете управляющего банком наши с Надей разговоры стали охватывать гораздо больше тем. Она, выросшая в семье видного военного столичного чиновника и успевшая разобраться в реалиях придворной жизни, будучи фрейлиной супруги наследника престола, прекрасно понимала, что без благоволения каких-то значимых вельмож стремительное превращение в гражданского начальника огромного региона и миллионера было бы совершенно невозможным. Мадемуазель Якобсон с настойчивостью настоящего исследователя выспрашивала о нюансах отношений с моими покровителями. Причем не просто так, а попутно выдавая некоторые результаты собственных наблюдений о характерах видных столичных политических деятелей. По моему мнению, большая часть ее суждений основывалась на исключительно эмоциональных ощущениях или придворных сплетнях, но попадалась и действительно ценная информация. После нескольких бесед в таком ключе наступил наконец момент, когда можно было задать давно мучивший меня вопрос.
Тут нужно отвлечься и рассказать о причине, по которой я занимался этими полушпионскими играми сам, а не поручил конфиденциальное расследование Варежке. Ну или, на худой случай, не расспросил уже ставшего известным на всю Сибирь акушера Зацкевича. В конце концов, он не адвокат и тайны своих клиентов хранить не обязан. А вот мне – отнюдь. Не я ли его из сырых бараков пересыльного острога вызволил? Только при всей своей известности Флориан Петрович, как ссыльнопоселенец и поляк, в гороховский особняк доступа не имел. А цесаревну Марию Федоровну консультировал приехавший в свите незнакомый мне придворный лейб-медик.
Грех, конечно, пользоваться человеческой слабостью, но и меня понять можно. Я не собирался извлекать из этой информации каких-либо политических или финансовых дивидендов. Мне нужен был ответ на два простых вопроса – беременна ли Дагмара, и если да, то когда ей подойдет срок рожать, – только чтобы иметь возможность вычислить, предсказать наступление даты изменений в жизни.
В то, что Никса, а уж тем более императрица Мария Александровна, позволит молодым родителям жить и воспитывать новорожденного наследника престола в сибирской глуши, я не верил ни секунды. Как и в то, что наместник отправит жену с ребенком в Санкт-Петербург, а сам останется. Простая логическая связь – у Александра Второго рождается внук, и уже очень скоро я лишусь прикрытия и, скорее всего, если Никса попробует утащить меня с собой в столицу, и государственной службы.
Господу было угодно, чтоб женщины девять месяцев вынашивали будущих человечков. И чем раньше мне стало бы известно о предполагаемой дате рождения царственного младенца, тем больше оставалось времени на то, чтобы привести свои дела в порядок. Ну и подчистить «хвосты».
Я имею в виду наш с Гилевым подпольный рудник, например. Очень скоро в Чуйской степи станет гораздо многолюднее – начнется разработка Озерного серебряного месторождения, и любой чрезмерно любопытный нос, сунувшийся в неряшливую дыру в овраге, может отправить двух миллионеров на каторгу. Были у меня мысли переоформить тот овраг в концессию по добыче свинца – в руде его более половины было. Но следы все равно следовало скрыть.
В общем, приходилось, хочешь или не хочешь, тратить время и заниматься поисками истины. И на Варежку этой обязанности не свалишь – он с середины лета до Рождества отпуск испросил и уехал с женой и новорожденным сыном в степной Алтай. Там Степан Иванович Гуляев какие-то жутко лечебные воды открыл, а Васька Гилев на них пансионат строил. Мадам Пестянова роды перенесла плохо, Ириней Михайлович ни о чем ином и думать не мог – трижды в день домой посыльных отправлял справляться, как женщина себя чувствует. Работник из него ну совершенно никакой был, вот я и отпустил. Я и так ему по гроб жизни должен за ту информацию, которую он добывал. А он по каким-то причинам считал, что обязан мне. Иначе зачем бы сына Германом назвал? Герман Иринеевич, едрешкин корень…
