– Оставьте! – велел Александр и жестом велел поднять недоделанного террориста с земли. – Кто вы, сударь? Русский ли?
– Я? – утерев кровь с разбитых губ, выговорил Каракозов. – Я, ваше величество, русский.
– Тогда почему же вы намеревались сделать это? – навязчиво продолжал допытываться любопытный император.
– Вы, государь, обидели крестьян!
– Ваших? – удивился царь-освободитель.
Такой вот случай приключился, едрешкин корень. Никса с Дагмарой примчались следующим же утром чуть свет. Я и прежде несколько раз отправлял осведомиться – не заглянет ли к бедному больному западносибирский наместник? Вопросов накопилось – уйма, которых без одобрения его высочества было не решить. Но меня «кормили» отговорками, что Николай Александрович будто бы занят со своими генералами и выделить мне время ему сейчас никак невозможно. А семнадцатого сами прилетели, без приглашения.
Цель визита мне озвучили прямо с порога. Великий князь сразу заявил, что уже забрал из местной жандармерии дело о польско-русском революционном заговоре и отправил генералу Мезенцеву депешу с настоятельной рекомендацией немедленно отослать майора Катанского туда, «куда Макар телят не гонял». А мне наследник престола, не сдерживаясь в выражениях, чуть ли не приказал «зарубить себе на носу», что заговор этот – польский, и никак иначе! И что я даже под пытками только это и должен кричать!
– Пытать нынче же начнете, ваше высочество? – холодно поинтересовался я, не понимая – в чем же провинился. Мне казалось, дела обстояли с точностью до наоборот. Это именно мы со штабс-капитаном Афанасьевым арестовали курьера заговорщиков, нашли документы и известили об опасности соответствующие органы. Так что поведения наместника я решительно не понимал.
– Молчите, сударь, – заслоняя меня от побагровевшего от гнева Николая, выдохнула цесаревна. – Потом! Все потом. Теперь только скажите, что вам все понятно, и что говорить, коли кто спросит, вы знаете. Ну же! Герман!
– Истинно так, моя госпожа, – вынужден был согласиться я. – Понял. Знаю.
– То-то же! – прохрипел, тиская тесный воротник, Никса. – А то шуточки…
Господи! Да что случилось-то? Я всегда считал, что имеет значение только случившееся событие. История в той жизни никогда меня не привлекала, легенды о КПСС и то с грехом пополам сдал. Что уж говорить о датах смерти монархов, правивших империей в девятнадцатом веке. Имена, слава Богу, знакомые – и то ладно! Тут даже та самая приснопамятная книжонка о судьбе несостоявшегося тринадцатого всероссийского самодержца – за божественное откровение! Но ведь и в ней о фактах смерти отца несчастного царевича Николая – ни слова. Как, когда? Никакого понятия!
Но, по моему глубокому мнению, рановато еще молодому принцу на престол. Никса еще сам не ведает, чего хочет, к чему стремится привести нашу многострадальную Отчизну. Вроде и с реформаторами дружит, великого князя Константина поддерживает, но и с ветеранами-ретроградами не ссорится. Хочет на двух стульях усидеть? И тем, и этим? Это я, полторы жизни прожив, знаю, что, когда за двумя зайцами пойдешь, непременно с шишкой на лбу вернешься. Не получится править компромиссами. Александр – вот как раз как нельзя лучше это доказывает. То шаг вперед делает – что-то в стране начинает меняться, и тут же – шаг назад, когда воплощение изменений поручается людям, для которых эти реформы что нож острый к горлу.
Если и Николай таким же монархом будет, значит, все зря. Все мои эксперименты и прогрессорство после моей смерти немедленно утонут в болоте равнодушия. Фабрики и заводы растащат, разворуют…
Потому и привлекал к себе внимание – о готовящемся покушении предупреждал. Считал, ничем не рискую. Все сведения получены уже здесь, совершенно легальными методами, и каждое слово может быть легко объяснено. И хорошо, что Мезенцев все-таки внял моим предупреждениям и организовал охрану священной особы должным образом. Иначе – откуда вдруг взялись те самые «обыватели», сумевшие в считаные секунды скрутить Каракозова?
Все кончилось просто замечательно. Александр Второй Освободитель жив, и какими бы его прозвищами ни награждали бравые гвардейские офицеры, продолжает оставаться символом страны. Чего же боле? Теперь-то чего нервничать и беспокоиться?
А, ну да! Я еще и о готовящемся бунте поляков в Сибири предупреждал! О том, что сигналом к выступлению как раз и должно было стать покушение на государя. И что с того? Сколько тех поляков? Да даже будь их в сотни раз больше, один полк профессиональных военных способен разогнать всю их вооруженную косами армию! Наши роты в той же Средней Азии целые орды туркмен в бегство обращали, а те куда лучше оснащены были, чем наши польские кандальники.
Эх, Герочка! На кого же ты меня покинул?! Как бы здорово ты мне сейчас пригодился, подсказал бы, объяснил – что именно так взволновало наместника. Что заставило пробкой вылететь из гороховского особняка, только чтобы наказать, какими именно словами мне надлежит рассказывать о раскрытом заговоре. Надо полагать, Никса и к штабс-капитану кого-нибудь отправил, или даже к себе не погнушался вызвать. Николай-то свет Андреевич Афанасьев ровно столько же знает, что и я. И раз пошла такая пьянка, то и спрашивать его так же, как и меня, станут. Значит, и посоветоваться с матерым жандармом будет нелишним!
В одночасье ставший старшим офицером губернского жандармского управления, майора Катанского до приказа из столицы с решением его судьбы наместник от службы отстранил и посадил под домашний арест, – Афанасьев смог заглянуть ко мне только поздней ночью. Говорил – разгребал «авгиевы конюшни», но я ему не особенно поверил. Беспорядок в делах не причина, чтобы пробираться в мой терем словно тать в ночи, и уж тем более – не оправдание проникновения через черный, предназначенный для прислуги вход.
Впрочем, предпочел не задавать вопросов, на которые, скорее всего, не получил бы правдивых ответов. Рассудил, что штабс-капитан знает что делает. Ну не хочет человек, чтобы кто-либо знал о наших приятельских отношениях, потому и таится.
Не знаю, стоило ли разводить эти шпионские страсти. Потом, выслушав объяснения жандарма, обозвав себя олухом царя небесного и ослом, решил, что все-таки нет. Или я вновь не смог разглядеть каких-то связей, как не догадался о влиянии неудачного террористического акта на политическую раскладку.
Это я по неопытности не увидел очевидного для любого столичного вельможи. Не связал характера нашего царя – «старой тетки» с вечным поиском несуществующих компромиссов и «как бы чего не вышло», – недавнего, с трудом и великой кровью подавленного бунта в Царстве Польском с реформами в империи и нарождающимся революционным движением. И самое главное, не вспомнил о том, для чего, по большому счету, великий князь Константин и его соратники затеяли все эти преобразования в стране.
О необходимости коренных реформ прекрасно знал еще предыдущий император – Николай Павлович. И о том, что время, когда ни один придворный и пискнуть бы не посмел и преобразования можно было провести по-военному быстро, было бездарно упущено – наверняка перед смертью догадался. Вполне допускаю, что и с сыновьями, цесаревичем Александром, князьями Константином и Николаем, соответствующую беседу провел.
