Джал встал, чтобы прочитать строчку, в которую уткнулся палец Йезада.
— Ты имеешь в виду потолок. Здесь все просто — только оштукатурить.
— Глупости, ты как бедняга Эдуль заговорил! Перенял у него замашки «умелых рук»?
Джал бросил взгляд на отчима, лежащего на диване, опустил глаза на собственные руки, сложенные на коленях, и расправил плечи.
— Я знаю, что говорю, потому ответственность на мне.
— Послушай, Джал, — устало сказал Йезад. — Перестань винить себя за все беды.
— Это сделал я, — повторил Джал, — попросил у Эдуля молоток, влез на стул и сбил штукатурку.
У Роксаны и Йезада раскрылись рты. А Джал твердил свое — да, он своими руками сделал это.
— Но придумала Куми, так? — тупо спросил Йезад.
Джал игнорировал вопрос — это он влез на стул и стал колотить молотком.
— Но зачем ей это понадобилось? — спросила Роксана, в отчаянной надежде узнать причину, менее убийственную, чем правда.
— Чтобы не ухаживать за папой.
Они онемели от грубой честности ответа. Казалось, целые минуты прошли, прежде чем Джал опять заговорил:
— Теперь вы, по крайней мере, знаете, что потолок цел, Эдуль ошибся, балка не гниет.
К признанию было нечего добавить. Джал собрался уходить.
— Какое решение вы ни примете, я рад, что имел возможность… сказать.
Его проводили до двери, распрощались как в тумане. Едва успели закрыть за ним, как раздался новый звонок. Это был Джал.
— Прошу прощения, забыл очень важную вещь, которую вам необходимо знать: если вы согласитесь с моим планом, мы сходим к домовладельцу и перепишем квартиру на вас. Я хочу, чтобы вы себя чувствовали хозяевами, а не гостями в «Шато Фелисити».
Йезад был растроган предложением Джала так же глубоко, как был потрясен его исповедью. Он сумел выдавить из себя лишь несколько слов насчет того, что ему нужно бы денька два на обдумывание…
— Сколько хочешь. Если бриллиантовый оптовик подыщет себе другой вариант, найдутся другие покупатели. Район «Приятной виллы» пользуется большим спросом.
И Джал еще раз простился.
Йезад поставил на плиту жаровню и аккуратно расположил на ней три куска угля. Когда угли раскалились докрасна, он щипцами перенес их в чашку афаргана.
Роксана накрывала стол к ужину, на сердце у нее было легко. В тот день, когда она принесла афарган домой, она начистила его «Сильво» и поставила на видное место на полке перед кухней. Теперь запах ладана скоро наполнит дом, по комнатам поплывет дымок, несущий с собой благословение Божье…
Возвратившись из кухни с четырьмя стаканами в руках, она услышала бормотание с дивана, уловила свое имя. Папа пытается ей что-то сказать?
— Что, папа? — подошла она поближе.
— Не надо, деточка, не надо…
— Что, папа? Что не надо?
— По-по-поскольку не надо…
Он силился привлечь ее внимание, но она решила, что будет лучше дать ему успокоиться. Однако Нариман не успокаивался, скорей, наоборот.
Роксана опять подошла к отцу, погладила по руке.
— Джехангу, поди сюда, посиди немного с дедушкой.
Джехангир уселся на край дивана и начал читать из учебника истории: «Шиваджи родился в 1627 году, он был основателем маратхского царства. Он чтил религии всех общин и охранял священные места всех вер. Во времена религиозной жестокости Шиваджи проявлял подлинную религиозную терпимость».
Нариман все не успокаивался. Джехангир наклонился к деду, взял его за щетинистый подбородок, но дед, вместо обычного смешка, издал раздраженное ворчание.
— Попробуй что-нибудь другое, — посоветовала Роксана.
— О’кей, о’кей.
Джехангир погладил деда по голове и запел: «Я чайничек, я чайничек, пузатенький и круглый». Потом поднес большие пальцы ко рту и гукнул как сова.
— Ничего не действует! — пожаловался Джехангир. — И всегда ты зовешь меня, ты никогда не просишь, чтобы Мурад занимался с дедушкой!
— Потому что дедушке приятна твоя компания.
— Ничего, Джехангла, — сказал отец, внося афарган и пакетик с ладаном. — После кусти я покурю ладаном и почитаю молитвы. Это утишит его слух и избавит от разных плохих мыслей, которые его мучают.
Роксана усомнилась — напомнила мужу, что папа никогда не любил молитвы, он даже формально перестал соблюдать зороастрийские обычаи из-за отношения его родителей к Люси.
— Он же называл нашу веру религией слепого фанатизма. Он сорок лет не заглядывал в храм огня.
— Не имеет значения. Никогда не поздно — посмотри на меня. Кроме того, вера не важна. Само звучание молитвы принесет ему мир и покой.
Роксана сдалась, опасаясь обескуражить мужа. Она не хотела рисковать той верой в молитву, которая снизошла как благодать на него и на их дом.
Йезад расположился у изножья постели и начал совершать кусти. Но вместо обычного повторения молитвы про себя, он возглашал вслух: «Кем на мазда! Маваите паюм дадат, хият ма дрегвао!»
К концу молитвы Нариман затих. Бросив торжествующий взгляд на Роксану, Йезад взял в руки афарган, запустив пальцы в пакетик, извлек немного ладана и двинулся к двери. Роксана кинулась открывать ее. Йезад бросил чуточку ладана на угли, затрещало, и облачко душистого дыма заполнило дверной проем. Он поднял афарган повыше и, вспоминая, как делал отец, описал им дугу.
Затем он поднес афарган Роксане. Прикрыв голову покрывалом, она погрузила пальцы в дым, направляя его в лицо. Проведя руками по округлым бокам афаргана, она сложила ладони.
— Будто ангелы и фаришты парят в нашем доме, — счастливым шепотом проговорила она.
Йезад понес афарган на балкон Джехангиру и Мураду. Те воззрились на отца с растерянными улыбками. Он не мог говорить, потому что не хотел оборвать нить молитвы, но издавал неясные звуки сквозь зубы, которые рассмешили детей. Отец явно рассердился, а мать стала показывать, как нужно поклоняться огню.
С балкона Йезад перешел в большую комнату, покадил в каждом углу, обнес афарган вокруг дивана. Нариман закашлялся от запаха и попытался трясущейся рукой отогнать дым от лица.
Йезад бросил на угли остаток ладана и придвинул стул поближе к дивану, чтобы прочитать Сарош Баадж.
«Кхшнаотра Ахурахе Маздао! Ашем воху вашиштем асти», — завел он, стараясь попасть в тональность.
Нариман ответил скулящим звуком. Роксана заметила, что у него сильней затрепетали руки.
— Папе не нравится, — одними губами выговорила она.
Йезад отмахнулся и продолжил.
— «Па наме Яздан Ахурамазда Кходаи! Авазуни гордже кхорех авазаяд!» — пел он.
