А профессор Энгельгардт Поларая к семидесяти годам, уже после выхода в отставку, заболел болезнью Альцгеймера, был увезен в лечебницу и кончил свои дни на земле в состоянии глубокого маразма. Погибшие звезды, астрономию которых он представлял в мировой науке одним из самых первых, вновь ушли от него в забвение, утратили свои звучные имена, словно бы их никогда и не было, а про русскую девушку с именем Наталья больной Энг так ни разу и не вспомнил, годами сидя на одной и той же больничной кровати и мерно раскачиваясь взад-вперед.
Молельный дом квакеров находился недалеко от профессорского хауза, на территории колледжа, квакерского же, в котором учился юный Стив Крейслер, и как-то Наталья Мстиславская случайно зашла на мирный, простодушный и наивный, словно детская игра, митинг сектантов, ей там понравилось, и она стала ходить туда часто. На эти собрания Наталья продолжала ходить и после того, как отказалась от предложения, собственно говоря, руки и сердца старого одинокого профессора. Не то чтобы он не нравился Мстиславской, мне кажется, он ей очень даже нравился, таким от него веяло спокойствием, молчаливой уверенностью в том, что все погибшие звезды, свет от которых продолжает лететь к Земле, и еще живые — только что начинающие взрываться — небесные тела имеют право на одинаковое внимание к себе. И он бестрепетной рукой вносил в звездные атласы и те и другие — подлинные небесные тела и световые призраки. Он лишь обводил последние черными кружочками, получившими среди астрономов название траурных венков Поларая.
Он расположил к себе сердце юной студентки тем, что часто приглашал ее в свою домашнюю обсерваторию и предлагал полюбоваться в телескоп на звезды-призраки, угасшие уже тысячи лет назад, но которые ничем не отличались от остальных — живых — и могли сиять с небес ничуть не менее ярко, восторженно и заманчиво. Поэтому-то она и сама вся восторженно просияла, когда профессор предложил ей из домработниц перейти в его ассистентки и жить у него дома. Но в тот момент, когда она готова была радостно согласиться, голова ее как бы внечувственно отделилась от тела, плавно вынеслась сквозь стены дома и взмыла к небесам. Это душа ее на миг покинула землю, вознеслась высоко — и с огромной высоты оглянулась назад и не увидела никого, ни одного человека на земле, даже себя самое. Тогда стало понятно Мстиславской, что имя ей Никто, и, кроме этого имени, ничего-то у нее нет на свете, и сходиться со старым человеком для того, чтобы вместе с ним спать в одной постели, под одним одеялом, ни в коем случае ей не нужно.
В тот день на квакерском собрании она оказалась рядом с незнакомым молодым человеком, который как огорошенный оглядывался вокруг себя, и в то время, как остальные неподвижно и безмолвно сидели на стульях, прикрыв глаза, положив руки на колени, юноша вдруг заелозил на месте и громко произнес:
— Мне только что был голос: «Стивен, ты должен заработать полмиллиона долларов, положить их в банк и жить на проценты…»
Но погруженные в молчаливую молитву квакеры никак не отозвались на это сообщение юноши, оставались сидеть, держа руки на коленях, опустив веки или даже совсем закрыв глаза, и тогда сосед Мстиславской продолжил в молитвенной тишине:
— А еще мне было сказано, чтобы я построил свой дом и жил в нем.
После службы Стивен Крейслер и Наталья Мстиславская разговорились, узнали друг от друга об общих российских корнях, ушли с собрания вместе, но, расставшись на углу улицы, больше уже не встречались. Мстиславской, все еще увлеченной астрономией умерших звезд, совершенно неинтересен был молодой человек, которому высший дух повелевал заработать пятьсот тысяч долларов и построить свой дом. Они больше никогда друг друга не искали, каждый из них был глубоко забыт другим — но вот однажды Стивену приснился сон в его собственном доме, который он построил-таки, и приснилась ему эта однажды встретившаяся ему в Америке девушка. Однако вполне возможно, что это было не сном, а чем-то совсем иным.
Когда жизнь по возрасту и по благополучному исполнению всей жизненной программы существенно приблизилась к завершению, Стивен Крейслер оглянулся и увидел, что он точно исполнил то самое предписание, которое в молодости прозвучало внутри его уха приятным мужским голосом: он заработал и положил в банк предначертанные полмиллиона и стал жить в своем собственном доме на окраине Олбани. Семейная жизнь у него не сложилась, хотя в Риме предположительно у него должен был быть сын, рожденный от итальянки, после развода с ним уехавшей в Италию… Итак, глухой ночью явилась к нему в спальню не эта бывшая жена Стивена Крейслера, а та почти незнакомая русская девушка, которую он встретил однажды в молодости. Она была в точности такою, как в день их встречи. Многочисленные крупные веснушки, обсыпавшие ее хорошенькое личико, словно птичье яйцо, были не только не припудрены, а умело подчеркнуты розовым гримом, наложенным на верхние веки и окраины скул, — собственно говоря, если бы не эти милые веснушки, Стивен и не узнал бы вновь, после столь давнишней, единственной встречи, Наталью Мстиславскую. Она явилась как раз в тот миг, когда спящему Стивену Крейслеру снилась его бывшая жена-итальянка, и он, проснувшись, довольно дружелюбным тоном молвил ночной гостье:
— Как это вы сумели войти в мой дом? Впрочем, я могу предположить, что сон мой продолжается. Или кто-нибудь из нас двоих только что умер и получил Большую Свободу… И теперь может гулять за пределами своей жизни, где хочет. Даже по чужим снам.
— А что, без этого никак нельзя? Ну, получить эту вашу Большую Свободу по-другому нельзя?
— Не умирая, что ли? Я не знаю… Но мне кажется, что нельзя.
— Можно, мистер, можно! — улыбнувшись, возразила Мстиславская. — Вот я же пришла к вам СВОБОДНО, а я не помню, что мне пришлось умирать.
— Тогда, возможно, это я сам? Хотя тоже не помню… Я бы, наверное, что-нибудь да и заметил, что-то почувствовал бы?
— Разумеется. Совершенно ничего не заметить нельзя.
— А вы, мисс? Каким образом вы получили Свободу, если вы не…
— …Очень холодно было… это я помню… Я плыла по холодному морю. Почти доплыла до острова. Я была черной собакой с длинными висячими ушами. Когда плыла по морю, уши мои плыли по воде рядом с моей головою.
— Как и почему вы… черная собака… оказались в море?
— Того я не знаю. А вам разве известно, почему вы оказались здесь?
— А что за остров был, к которому вы подплывали?
— Это остров Ионы, возле Камчатки. Я почему-то должна была быть там. Наверное, я упала в море с проходящего мимо японского китобойного судна. И вот, когда я совсем замерзла в холодной воде, мне почему-то вспомнились вы…
— Но позвольте, черная собака — и вы? Как это прикажете понимать?
— Наверное, я была превращена в черную собаку. Или внедрена в нее.
— Кем? За что?..
— Не знаю. Словом, я вспомнила про вас, про то, что вы говорили на молитвенном собрании квакеров, и подумала: а получилось ли у него заработать полмиллиона и построил ли он свой дом? То есть вы, мистер… мистер…
