Земная жизнь! Ты проходишь во множестве подобных немых сцен, тонко срежиссированных неведомым постановщиком, забавником и остроумцем, а потом бесследно исчезаешь, истаиваешь в прозрачном воздухе, уже навсегда недоступная всякому зрителю… Я вскоре узнала от пришельца, что он был другом и сокурсником Мити, и вспомнила, как много Митя в прежние времена рассказал мне о белке. И он, оказывается, знал обо мне многое, хотя это его знание о моей жизни было столь же приблизительно к истине, как и любые домыслы людей относительно друг друга.
— Я приехал к вам вот зачем, — начал он, когда я завела его в избу и усадила на стул, а сама села в сторонке, на лавку. — Я хотел бы знать, окончательно ли вы забыли Митю Акутина, когда прошло столько лет после его смерти…
— А зачем это вам? — естественно спросила я с удивлением.
— Объясню, — сказал он и, дернув головою так, словно пытался коснуться подбородком плеча, издал звук, напоминающий мычание глухонемого (что-то нервное, наверное, какой-нибудь особенный тик). — Я никак не могу объяснить себе, как это так получается, что человек живет, живет, а потом исчезает и после него ничего не остается, даже следа на земле. Вот взять Митю Акутина. Сиротой был круглым, самой что ни на есть нищетой студенческой. Другие ходили в модных свитерах, в американских джинсах, а он детдомовские штаны и ботиночки со шнурками донашивал… Но зато талантлив был необычайно, просто чудо какое-то. И что же из этого? Митя умер, и, может быть, один я на всем белом свете еще поманю, никак не могу забыть его да вот, может быть, еще и вы… Так ли это? Пожалуйста, ответьте со всей честностью!
Я рассказала странному гостю о днях моей темной ненависти к самому существованию своему, когда все ночи я проводила в тщательном обдумывании множества разных способов самоуничтожения, и о неожиданном, чудесном избавлении от этого мрака, о появлении восставшего из могилы Мити.
Мой гость внимательно меня выслушал, и лишь тогда, когда я умолкла, с внезапной скорбью задумавшись о неукротимой ненависти некоторых людей к столь очевидной для меня истине единства жизни-смерти, прошлого и будущего, мертвого и живого… он вдруг улыбнулся и, сверкнув очками, вслух закончил мою мысль:
— И они немедленно упрятали бы вас в сумасшедший дом, если б вы рассказали им о своих свиданиях с Митей.
— Без всякого сомнения… Но почему? Кому бы это помешало? — посетовала я. — Отчего люди бывают такими непримиримыми к собственной глубине?
— Это не люди, — понизив голос, произнес мой гость, — Вы имеете в виду тех, которые так и не стали человеками, но вместе с тем утратили звериную чистоту и прямоту. — И еще тише, почти шепотом: — Они не могут, как можете вы, незаметно для себя переходить через невидимый мост отсюда туда и обратно. Смотреть, как ветер раскачивает деревья, и знать при этом, что это шумит ветерок из прошлого тысячелетия.
И он внимательно посмотрел мне в глаза, улыбнулся и весело произнес:
— А не кажется ли вам, что я сейчас высказываю ваши собственные мысли?
— Да, кажется, — с воодушевлением подтвердила я. — И более того, я почему-то думаю, что мы с вами верим во что-то одно…
— Истинно… И еще я хотел бы вам сказать, пока могу… Не бойтесь зверей. Будьте тверды и спокойны, и они поникнут перед вами, подожмут хвосты, а потом станут лизать ваши руки.
— Не совсем понимаю… — отвечала я на это. — О каких зверях вы все время толкуете?
— Это долго и сложно объяснять, — сказал он и устало поник, разглядывая свои ногти. — Скажу только одно… В нас с вами тоже много звериного, и как звери — мы с вами смертельные враги. Я, скажем, белка, а вы хорек, любящий чужую кровь… Но я сейчас явился к вам как человек к человеку. И мне необходимо сказать следующее. Давайте мы с вами — именно мы с вами, вы и я произведем над собою некий эксперимент. Какой? А вот какой. Попробуем, будучи двуедиными существами, носителями звериного и человеческого начала, попытаемся по собственному желанию изжить в себе все звериное и оставить одно человеческое.
— Опять туманно, так что снова не совсем понимаю…
— Ну ладно, буду откровеннее. Вот вы, действуя от своего звериного начала, погубили уже троих людей. Митю Акутина, Иннокентия и вашего покойного мужа, фамилия его Житинёв, кажется? Так вот, Иннокентия Лупетина вы погубили тем, что прокусили ему горло, когда он в восхищении склонился к вам, желая поцеловать вашу изящную лапку. А Митю и вашего мужа вы просто выпили. Ночью, когда они спали рядом, вы прокусывали у них на шее крохотную дырочку и высасывали кровь. И наутро они чувствовали головокружение и слабость, а ранка на шее у них затягивалась, они ощущали только легкий зуд. Ваш муж потому и свалился со стены новостройки, что, шагая по ней, вдруг почувствовал слабость, дурноту и мгновенно навалившееся великое безразличие к жизни…
— Да, ваша правда, — перебила я его, — что мы с вами враги!
— Но только в наших звериных началах! — воскликнул он, улыбнувшись, весело сверкнув очками. — А как незаурядная женщина, способная общаться с посланцами иных времен, вы должны понять мою правоту, выраженную нормальным ассоциативным способом! Вашему человеческому началу дороже всего должна быть истина, не так ли?
— И в данном случае вы видите ее в том, что я кровопийца и послужила причиной гибели двух любимых мною людей?
— Совершенно верно! Такова истина, но вы, как носитель разума и человеческого духа, должно быть, во-первых, беспощадны к самой себе (во имя служения той же истине), а во-вторых, отнестись к ней, какова бы она ни была, бесстрашно. Чего же бояться правды о себе или закрывать на нее глаза? Вот я, например, белка, существо трусливое, но это позорное с точки зрения человека качество помогает мне выжить, вовремя уходить от опасности и не попадать в неприятное положение. Как же мне отнестись к своей трусости? Я думаю, что отнестись я должен в первую очередь спокойно, без лишних эмоций, памятуя лишь о том, что правда о себе самом нужна прежде всего мне самому. Не так ли?
— Словом, вы призываете меня, молодой человек, чтобы я признала справедливым обвинение в убийстве двух мужей?
— В невольном убийстве! — поправил он, воздев палец над головою. — И не обвинение мое признать, а согласиться с несомненным фактом вампиризма, заложенным природой в вашу сущность. Всего лишь согласиться с тем, что есть на самом деле!
— А для чего все это? — спрашивала я. — Для чего это мне теперь, когда мужей своих я уже выпила, оказывается, а сама стала почти старухой, и нет у меня ничего, кроме моих дорогих воспоминаний? Вы пришли, чтобы и их отнять у меня?
— Только не за этим! Я вам уже говорил об эксперименте… Ведь я тоже нахожусь в железном плену воспоминаний, и я так же, как и вы, свободно путешествую в потусторонний мир, то есть в прошлое, и возвращаюсь обратно, то есть в свое настоящее, чтобы с грустью убедиться, что в этом «настоящем» для меня все пусто… Я нашел вас и приехал сюда затем, чтобы заключить с вами перемирие и образовать союз. Давайте попробуем с вами стать подлинными людьми! Возможно ли это для нас, имеющих потаенные хвостики и клыки? Вот в чем эксперимент, и он имеет великое значение! Всей оставшейся жизнью, всеми пережитыми страданиями, предстоящимитерпениеми разочарованиями… Всем человеческим содержимым, которое еще осталось в нас, всем существом своим, милая моя, да устремимся мы к этой цели… Что? Да ради одного того лишь, чтобы доказать!.. Что не все еще пропало, что есть еще у нас путь, что вполне возможно это — перерастание зверя в подлинного, окончательного человека… Да, да! Именно мы с вами должны провести это испытание на себе. Почему? Да потому, что мы оба любили подлинных людей, а потом их утратили, и нам остались лишь умопомрачительные воспоминания, эти призрачные путешествия по прошлым временам.
